Эфраим Севела - Викинг

Нужно было собрать свои вещи. Он приподнялся по приставной лесенке и снял сверху сначала чемодан, потом саквояж. Снял ловко, без единого скрипа, до боли напрягая мышцы на всем теле. Открыл саквояж, неслышно сунул туда со столика несессер, мыло, зубную щетку, пасту. По бумажным оберткам от сахара попытался прикинуть, на сколько денег он выпил вечером чаю, не смог подсчитать и положить на столик рубль — чуть больше, чем следовало.

Выглянув в коридор — там было пусто и справа и слева. Вынес на ковровую дорожку чемодан, затем — саквояж. Вернулся на цыпочках в купе. Снял с крючка свое велюровое пальто, нахлобучил на голову пыжиковую шапку, вышел и прикрыл за собой дверь. Медленно-медленно, до самого конца, пока не щелкнул замок. И вдруг ему стало не по себе. Он был один со своими вещами в пустом, длинном коридоре вагона, залитом желтым дремотным светом из двух плафонов. Стоит озираясь, как вор. С бьющимся сердцем. Что он скажет проводнице, если она выглянет из служебного купе? А это случится непременно и скоро. А еще хуже, если Гайдялис или Дауса обнаружат его отсутствие.

Нельзя торчать в коридоре на виду у всех. Нужно укрыться от ненужных глаз, отсидеться где-нибудь в укромном месте, пока поезд придет в Вильнюс. Альгиса осенило. Уборная. Но не та, что возле служебного купе, а на противоположном конце вагона. Он подхватил чемодан, саквояж и побежал по ковровой дорожке. На дверях уборной, под ручкой, было написано «Свободно», и он с облегчением перевел дух и открыл. Внес вещи, повесил на крючок пальто, и оставшись в пыжиковой шапке, закрыл двери, повернул до отказа рукоятку, чтоб снаружи появилась надпись «занято», защелкнул замок и сел, не снимая брюк, на черную пластмассовую крышку стульчака.

Окно в уборной было непрозрачным, матовым, поэтому увидеть по огонькам приближение города он не мог. Приходилось рассчитывать только на слух.

Он сидел на стульчаке и видел в нижнем конце зеркала, что на двери, свое отражение. Он выглядел нелепо в этой позе, да еще с меховой шапкой на голове. Сидеть было не очень удобно, некуда было откинуться, прислониться и скоро затекла спина.

— Господи, что со мной? — пытался насмешливо думать о себе Альгис и даже улыбнулся своему отражению в зеркале. — До чего дожил? Рассказать кому-нибудь — не поверят. А так тебе и надо. Нечего ездить в общих вагонах, вступать в разговоры с народом, с массами… Надо заранее беспокоиться о билете в мягкий вагон и уметь пользоваться благами, которые положены тебе, а другим только могут сниться. Вот и сиди в уборной, дрожи, как заяц. Будешь вперед умней и осмотрительней.

Он услышал за дверью шлепающие шаги, чье-то астматическое сопение. Перед его остановившимися от напряжения глазами, резко повернулась рукоятка. Но дверь была заперта и не сдвинулась с места. Тогда раздался нетерпеливый стук костяшками пальцев.

Альгис растерялся. Пассажиры просыпаются, скоро Вильнюс. Этот, что ломится в туалет, не уйдет и, если я буду молча отсиживаться, позовет проводника, чтоб тот своим ключом отпер дверь. Альгис нашарил ногой рычаг спуска воды, нажал и услышал под собой грохот водопада, рванувшегося из трубы. Эта хитрость должна была дать понять тому, кто в нетерпении мнется там, за дверью, что туалет действительно занят одушевленным существом.

За дверью послышались голоса. Не один, а сразу несколько. Значит, уже образовалась очередь перед дверью. У Альгиса на лбу выступила испарина. Надо выходить. Начнут стучать, шуметь. И тогда ему предстоит встреча и с проводницей, а возможно, и с Даусой, и Гайдялисом, и даже с Сигитой, которых разбудит скандал в коридоре.

Альгис преувеличенно громко закряхтел, закашлял и отпер дверь. Те, что ждали в тамбуре, — какие-то сонные, нечесаные субъекты — вежливо посторонились, давая ему выйти, и даже не среагировали на то, что он был в туалете с меховой шапкой на голове и вынес оттуда, из этой тесноты, чемодан и саквояж.

В вагон возвращаться было опасно. Там, в коридоре, уже теснились люди, одетые в пальто и шапки — готовились к выходу в Вильнюсе. Альгис потащил свои вещи в противоположную сторону, в загремевшую морозным стуком переходную площадку между вагонами и оттуда прошел в соседний вагон, в теплый, даже перегретый тамбур, где уже сгрудились пассажиры с вещами. Он втиснулся в их гущу, вызвав недовольные взгляды, и неловко, с поджатой ногой замер, качаясь вместе с чужими телами, и с нетерпением следя, как тормозит поезд, замедляя бег.

Сердце его стучало, как у нашкодившего мальчишки, спиной чующего возможную погоню, пот заливал лицо, шею, и он испытал крайнюю степень радости, когда вагон, дернувшись и сбив всех в тамбуре в кучу, замер, распахнулась дверь, и вместе с хлынувшим морозным паром — в легкие проник свежий воздух. Клубок тел и чемоданов вывалился на перрон. Альгис съехал на чьих-то плечах, но твердо встал на ноги, не растеряв вещи.

«Вильнюс» было написано на фронтоне вокзала по-литовски и по-русски.

— Вильнюс, — умиленно прошептал Альгис и почуял, что он уж давно так не радовался, приезжая домой.

И с толпой пассажиров устремился в распахнутые двери вокзала, намереваясь проскочить зал и там, на площади, схватить такси, пока не возникла очередь на стоянке.

— Товарищ Пожера, — услышал он по-русски чей-то знакомый женский голос и, обернувшись, увидел Тамару — гида из «Интуриста». Она интимно, со значением улыбалась ему из-за. стекол больших очков и снова, как в Москве на перроне, была аккуратно, как куколка, спеленута во все заграничное, подкрашена и напудрена, и волосы излучали матовый отблеск после изрядной дозы лака.

— Товарищ Пожера, я надеюсь встретить вас в Москве, когда в следующий раз там будете. Вот мой телефон служебный. Буду рада, — она протянула ему заранее написанную бумажку, и так как обе руки были заняты, сунула ему в карман пальто.

— Обязательно, обязательно, — пробормотал Альгис. — Будьте здоровы, до свидания.

Он хотел пойти дальше, куда устремился поток пассажиров, но не смог вырваться, оказался в окружении американских туристок, рослых, откормленных литовок из Америки, в своих шубах и теплых сапогах, со стандартными белозубыми улыбками. Увидел Джоан, кивнул ей.

— Мистер Пожера! — закричала она. — Хау ду ю ду? Будьте любезны, дайте мне автограф. Здесь, на вокзале, я купила ваш портрет.

— И я, и я, — загалдели американские литовки, потрясая открытками с его портретами, где он был изображен в полупрофиль, задумчивый и сосредоточенный, опершись подбородком на сжатую в кулак руку, как и подобает маститому поэту, мыслителю, инженеру человеческих душ.

— Грустный викинг, — с улыбкой разглядывая его портрет сказала Джоан.

Альгис поставил вещи на пол и стал подписывать открытки. Первой — Джоан, потом — остальным. Писал нервно, оглядываясь на двери вокзала и с вымученной улыбкой кивая туристкам.

Кончив подписывать, он снова схватил свои вещи.

— Прощайте, — тронула его за рукав Джоан. — Я рада, что с вами познакомилась.

— Я тоже… очень… До свидания…

Он выскочил из вокзала, когда у стоянки такси уже змеилась очередь, и чертыхнувшись, пошел пешком, чувствуя тяжесть чемодана и саквояжа в руках. Всей грудью вдыхал морозный воздух, и радость избавления охватила его.

Фонари ярко желтели в рассветной мгле. Знакомые очертания старых вильнюсских домов проступали в дымке.

Альгис Пожера, сильный, крепкий, красивый, как викинг, вступал в свой город быстрым тренированным шагом спортсмена и сам удивлялся тому, что так легко, почти бегом, несет свое тело и немалый груз в руках. Он забыл, что дорога от вильнюсского вокзала в город идет под уклон. Сначала незаметно. Потом все больше и больше.

Клумпы (по-литовски, «клумпес») — деревянная обувь литовских крестьян, непременный атрибут народных танцев.

Канклес — литовский народный музыкальный инструмент.

Витаутас — литовский князь.

Лайсввс алея — Аллея свободы, центральная улица в Каунасе. Поочередно переименовывалась в проспект Сталина, затем Ленина. Ныне улице возвращено прежнее название.