Андрей Кивинов - Перемена мест

— Да какая, на хрен, потеря? — вмешался первый. — Помнит он всё. Надо еще разок приложить, чтобы не кривлялся. Ишь, кризис у него! Сейчас у всей страны кризис, но не каждый позволяет себе в это время в Таиланде прохлаждаться. Ты давай, Юрий Иваныч, кончай фигней страдать и четко ответь, когда премьера. Чтобы мы могли спонсору передать. Либо гони обратно копейку.

— Ребята, у Юры действительно тяжелая амнезия, — встала на защиту Лера. — И перестаньте рыться в шкафу, там для вас ничего интересного нет.

Ну разве что дамское белье…

Лера повернулась к Плетневу и положила ему на руку теплую ладонь:

— Родной, не волнуйся. Это ошибка…

— Как по курортам ездить — деньги есть, а как работу работать — амнезия, — язвительно заметил первый. — Короче, Станиславский недоделанный, Игорь Михайлович беспокоится, что его инвестиции не приносят дидивентов… Не, видивентов, да? Короче, ничего они не приносят, усек?

— Процентов не дают, — подсказал другой, от шкафа.

— Я не понимаю, о чем речь, — мрачно заметил Плетнев.

Он действительно не понимал смысла происходящего и страдал от того, что не в силах защитить жену. С двумя качками справиться было проблематично даже при полном здоровье. А ему врач перед выпиской ясно сказала, чтоб голову берег.

— Не, я ему сейчас точно приложу, — парень, проводящий неплановую ревизию в шкафу, вытащил оттуда мужской свитер и кинул в спортивную сумку, где уже лежали личные вещи. После этого в спортивную сумку перекочевал ноутбук, туда же полетела вытряхнутая из шкатулки бижутерия.

— Да, небогато живет творческая интеллигенция, — резюмировал второй, закрывая сумку.

— Положите сейчас же на место! — Лера не выдержала и вскочила с кровати.

— Сидеть! — Резкий окрик заставил ее опуститься обратно. — Это залог! Вернете деньги — вернем шмотки, все равно с вас больше взять нечего. Надо ж так убого жить, а еще режиссер! Ладно, с поганой овцы…

Плетневу очень хотелось вскочить и разметать парней по углам, но он совершенно позабыл, как это делается.

— Юрочка, ты только не волнуйся, не волнуйся, — гладила его по руке жена.

— Нет уж! Пусть волнуется. Ночью просыпается и волнуется! И вспоминает побыстрее. В следующий раз уговаривать не будем.

— У нас все равно денег нет, — осторожно заметила Лера.

— Зато у него есть почки, — заржал парень с тумбочки, — как раз одной хватит. Да? Станиславский, хватит тебе одной почки? Гы-гы-гы! Жить с ней будешь долго, но плохо. А может, плохо и недолго. Как повезет.

Плетнев сразу вспомнил предупреждение соседа по палате, что могут на органы разобрать, по частям продать.

— Пока, Станиславский!

Мучители с добычей направились к выходу. Один из них обернулся и с порога строго предупредил:

— И не вздумай заяву накатать. Не любит Игорь Михайлович этого, очень не любит.

— Кто такой Игорь Михайлович? — поинтересовался у жены Плетнев, когда входная дверь громко хлопнула.

— Инвестор. Любитель театра, такой современный меценат, — пояснила Лера со слезами на глазах. — Говорят, бывший бандит. Он тебе денег дал на постановку.

— И что?

Какая, оказывается, у него бурная и насыщенная жизнь! Меценаты какие-то, постановки, деньги, бандиты! Даже жаль, что он ничего не помнит.

— Сроки, Юра, вышли. Ты согласовал с ним дату выхода спектакля и не успел в срок. Премьеру два раза уже переносили. Мы в Таиланд опять-таки слетали — это их больше всего разозлило. А потом ты пропал. Они решили, что ты прячешься. Вот, компьютер забрали. Жалко будет, если продадут. Там все наши фотки.

Лера тоненько захныкала от жалости к себе и к утраченным воспоминаниям.

Визит Насти снова настроил Золотова на поэтическую волну, но поэзия поэзией, а проза — прозой. Проза суровей. Она, словно инструкция по технике безопасности, предписывала срочно собирать манатки и валить на вокзал. А поэзия до добра еще никого не доводила.

Во дворе на лавке нервно курил Федоров, держа сигаретку, словно спасительную соломинку, обеспечивавшую доступ кислорода. Пришла беда — отворяй ворота…

— Что случилось? — Золотов присел рядом.

— Из УСБ приезжали, — со злостью поделился мелкий романтик, глубоко затягиваясь вредным дымом, — кабинет обыскивали.

— Что нашли?

У любого, хоть во дворце, хоть в единственном кармане, можно при желании обнаружить то, чего там быть не должно. Если он, конечно, не разведчик — те ничего лишнего не хранят, сразу сжигают или в последний момент проглатывают, перед тем как выброситься из окна небоскреба. Многое, конечно, зависит от того, кто ищет, но немало и от того, кто и что прячет. Дима Федоров на разведчика никак не тянул.

— Так, ерунду всякую. Пару материалов зажатых да патрон неучтенный.

Предложили выбор: или рапорт по собственному, или уголовное дело.

— Аккуратней надо быть, — выдал дежурный совет Золотов.

Ничего страшного, с таким «уловом» можно выкрутиться. Тем более выход предложили вполне божеский.

— Думаешь, не понимаю из-за чего это?! Уже дали команду! Наверняка папашка лузинский с Физкультурником перетер… Я даже не удивляюсь, только противно.

— И что решил?

Время до поезда было, можно немного и посидеть, поболтать напоследок. Все же не свидятся больше, а парнишка неплохой. Честный. И Настю, кстати, любит. Так что она поплачет немножко, но одна не останется.

— Не знаю. На «гражданке» мне делать нечего. И статью не хочется. Блин, ну хоть что-то когда-нибудь у нас поменяется? — Федоров изо всех сил поддал ногой валявшуюся возле лавки алюминиевую банку из-под энергетика. Банка описала дугу в воздухе, со звоном брякнулась на землю, покатилась по асфальту.

«Вот и я так же, — вдруг подумал Золотов, провожая банку взглядом, — пнули и полетел». Он поднял голову, посмотрел на небо, проводил взглядом редкие летящие облака. Ощутил на горле острые коготки совести — странного чувства, иногда побуждающего на странные поступки.

Вот жили-были себе люди спокойно, по накатанной, и вдруг появился некий герой, разворошил муравейник, разрушил местный миропорядок, наобещал с три короба, а потом в бега подался. Разгребайте сами свою помойку. Ибо свобода дороже.

Даже Дима, простой великозельский мент, не испугался — попер против течения, а крутой столичный чиновник Золотов убегает. Хотя какой он крутой — так, мелкая рыбешка в стае акул, которая клюет потихоньку свой неправедный корм.

Не мое это дело, ребята, не мое! Отстаньте! Сами разбирайтесь! Пишите, жалуйтесь, звоните! А я — никто! Я ничего не могу! Ни-че-го… Самому бы выжить!

А ведь совсем недавно был и Слава молодым, наивным и честным. Словно Бэтмен, рвался обломать крылья мировому злу и справедливость установить. Но крылья быстро обломали самому. Сдался на милость злу и что? В кого превратился? В прохиндея и взяточника? У тебя сейчас, может быть, появилась последняя возможность человеком себя почувствовать, а не частью бизнес-проекта «Золотов и компания». А ты на поезд торопишься. Но от себя ведь не уедешь. Как там Настя говорила — существует только два пути. Разрушать храмы или восстанавливать. На самом деле есть третий: не делать ни того ни другого. Но он страшнее даже, чем разрушение… Выбирай, Вячеслав Андреевич. Хотя бы попробуй. И неважно, что ничего не получится. Зато никогда ты не сможешь упрекнуть себя в том, что не попытался. И потомки твои не будут стыдливо опускать глаза при упоминании твоего имени. Наоборот — гордо выпрямлять сутулую спину…

Восстанавливать храмы… Легко сказать… С липовой-то ксивой…

Но ты же хотел быть Бэтменом?

Он повернулся к Федорову:

— Тогда остается одно.

— Что?

Федоров поднял понурую голову. Когда-то в детстве Слава Золотов мечтал о том, чтобы у него кроме старшей сестры был еще и младший брат. И чтобы этот брат вот так же, как сейчас Дима, во все глаза смотрел на него, как на бога и волшебника.

И удивительное дело, Вячеслав Андреевич, не верящий в чудеса, не страдающий сентиментальностью, сугубо деловой и практичный человек, вдруг почувствовал себя настоящим волшебником.

А за такое чувство иногда не жалко отдать от трех до восьми лет свободы.

— НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ. МЫ ИХ СДЕЛАЕМ, ДИМА… РАБОТАЕМ…

Счастье — это когда не надо себя уговаривать.

Счастья пока не было. Но и уговоров тоже.

Почти.