Мартти Ларни - Рассказы

— Но, Элма, дай же, я объясню…

— Нечего мне объяснять. Ты налакался водки, и от тебя разит, как бог знает от чего. А я-то жду его домой, как путного.

— Но ведь я же пришел домой.

— На полчаса позже обычного. Я жду, жду, кофейник подогреваю. Ради этакого неблагодарного чучела.

И, как бы в наказание, она, убирает чашки со стола и закрывает шкаф. И ее пышная грудь колышется волнами зеленого гнева. Муж некоторое время испытывает неловкость, но затем по его лицу пробегает слабая улыбка: дескать, надо же из-за такого пустяка лезть в бутылку! Восемь часов он как вол работал в садоводстве, где летний зной согнал с него семь потов, где изо дня в день гнешь спину да нюхаешь землю с навозом — и стоило ему после этого лишь на минутку отлучиться, выпить пару глотков вина, поднесенного старым Сайнио, как вот что получается. Жена надулась, глядит сычом. Обвиняет его в пьянстве. А в довершение всего убирает в шкаф чистую посуду и, по-видимому, не желает налить ему даже чашечку кофе-суррогата!

Со вздохом Отто стаскивает с ног сапоги, сует их под лавку, а затем вешает у плиты портянки. Это опять выводит жену из терпения.

— Нечего их тут вешать, чтоб воняли. Поди, повесь во дворе. Муж подходит к жене, и его терпение кажется беспредельным, как бездонное озера Инари. Он говорит тихо и как бы извиняясь:

— Ну, послушай же, Элма, дай мне объяснить. У нас был сегодня ужасно тяжелый день. С утра поливали в томатных теплицах. Потом розарий окуривали серой. А потом…

— А потом пошли пьянствовать! — перебивает жена.

— Да нет же, нет. Не совсем так. Только уж когда кончили рабочий день, мы… у Сайнио было немного…

— Ага, так вот ты с кем пил! С этим старым сморчком! Ух ты, несчастный… А что, если бы вдруг хозяин узнал?

— Ну и что? Хозяин там же был, с нами.

— Хозяин был с вами? Ну, вот уж ты себя и опозорил совсем. Свинья!

— Но, Элма…

— Свинья! Свинья! Не прикасайся ко мне. Я не хочу иметь никаких дел с таким пропойцей.

— Но, послушай, Элма, это же только третий раз за всю мою жизнь. Элма, ну, посмотри сюда.

— Прочь лапы! Чего ты от меня хочешь? Чего тебе нужно от меня?

Отто смотрит на жену чуть ли не с мольбой и говорит тихо:

— Ты ведь знаешь, что я неплохой человек. Вот если б только сколотить…

Жена зажимает обеими руками уши и взвизгивает:

— Не начинай снова ту же старую песню! Только бы сколотить, да только бы сколотить! Тридцать лет я это слушала, и довольно. Больше ничего и сказать не умеешь, как «только бы сколотить…» Ты ничего не сколотишь, это уж ясно. Убедились. Скорее голову себе расколотишь.

В глазах мужа вспыхивают огоньки разгорающегося гнева. Он уже готов схватить жену своими большими батрацкими руками, но кое-как сдерживает себя. Лучше уйти. Он поворачивается и бросает презрительно:

— Понюхай, знаешь что…

— Понюхай сам!

Она подскакивает к нему, загораживая путь, и продолжает шепотом, задыхаясь:

— Что ты сказал? Так-то любезен с женой! Сначала надрызгался, как пес его знает кто, а потом еще меня заставляет нюхать невесть что! Не думаешь ли ты, что мне можно говорить любые слова? Да?

У него вырывается вздох отчаяния:

— О Господи! Если тебе со мной так тяжело жить, то давай разведемся. Разведемся сию же минуту.

Это еще больше приводит ее в ярость.

— Разведемся! Опять старая песня. Несчастный! Ничего получше не выдумал: «разведемся»! Но ты-то без меня как проживешь? Я тебе тут же прямо скажу, что ты без меня был бы ничто, ничто. Ведь ты же не мужчина, а просто…

Это переполнило чашу. Замахнувшись своей широкой лапищей, он ударяет жену по уху. Затем он хватает ее за полные руки и силой усаживает на кровать. Еще две звонкие пощечины — и жаркая словесная схватка завершается тихим плачем.

Размеренно шагая, муж выходит вон из избы. Сердце его громко стучит, и в голове стоит чертовский шум. У него такое чувство, что в этом бою он потерпел поражение.

Душный июльский день медленно, нетвердой походкой спускается к закату. Солнце еще висит над селом, однако оно уже сбавило свой пыл наполовину и больше не накаляет пересохшую землю. Воздух приятно спокоен и мягок — мягче мышиной шерсти.

Отто останавливается у крыльца и рассеянно осматривает опустевший и притихший двор, который со всех сторон обступили длинные теплицы с выбеленными известкой стеклянными кровлями. Грудь его переполняет щемящая тоска, которой нет названия, и он чувствует себя старым-престарым. Вся его жизнь — сплошные будни, уныло монотонные, безрадостные. Будни заглушили в нем светлые, праздничные нотки молодости, будни сгорбили его, пригнули плечи к земле и лицо изрезали морщинами.

Он медленно идет мимо парников с рассадой к томатной теплице и у входа в нее садится на опрокинутый ящик от лука. Справа, метрах в двухстах, видна красивая дача хозяина. Там на веранде граммофон играет что-то грустное. Музыка действует на Отто успокоительно, навевая воспоминания о былом, то тихо грустные, то щемяще тоскливые. Он чертит пальцем босой ноги замысловатые фигуры на сухом песке дорожки, зажмуривает глаза и отдается нахлынувшему прошлому.

Тридцать три года тому назад Отто Харьюслуома отправился из родного Пэлькене в большой свет. К тому времени он уже не был сопливым мальчонкой из убогой избушки на горушке, которого хозяева звали колченогим и гоняли на болото пасти коров, а стал видным, крепким парнем, недавно окончил садово-огородное училище и мог уже носить крахмальные воротнички с бабочкой «кис-кис». Он рано осиротел, и потому доброхотный хозяин счел чуть ли не долгом своим помочь младшему отпрыску семейства Харьюслуома выбиться в люди. Он отдал парнишку в сельскохозяйственную школу, а затем в садово-огородное училище, заплатив за весь курс обучения. Парень делал неплохие успехи у очага знаний и, получив свидетельство об окончании специального училища, отправился в Хельсинки с ясной душой и большими надеждами. У него не было ни отца, ни матери, но он умел беззаботно насвистывать. Его беззаботность, однако, незаметно исчезла после первого же года работы в «Коммерческом садоводстве братьев Сувио» близ Хельсинки.

Шла первая мировая война. «Коммерческое садоводство братьев Сувио» было тогда еще мелким производителем открыто растущих цветов и корнеплодов. Братья, из которых старший исполнял роль хозяина, усердно трудились на грядках и у парников. От зари до зари. В поте лица своего.

В те времена у братьев Сувио не было еще возможности держать наемную рабочую силу. После долгих раздумий они наняли на постоянную работу Отто Харьюслуома, который за три месяца испытательного срока показал свое усердие и выносливость. Но на летнее время братьям приходилось привлекать дополнительные рабочие руки. Надо было героически сражаться с полчищами сорняков, поливать грядки, полоть и прореживать овощи, корнеплоды и цветы. С такой работой отлично справлялись деревенские мальчишки-подростки — все, у кого была упругая спина и цепкие пальцы.

Война затягивалась, и урчащий голод наступал на Хельсинки со всех сторон. Коммерческая фирма Сувио расширяла производство. Закладывались новые парники, строились теплицы. А заодно приходилось увеличивать и постоянный рабочий персонал. В один прекрасный день в комнату к Отто подселили конюха Сайнио, который должен был отвозить продукцию садоводства в город, и Теутори — специалиста по выращиванию томатов и огурцов. В те же времена число постоянных работников пополнила и Элма — рослая, по-деревенски здоровая девушка из Саво. Появление Элмы в этом обетованном царстве унавоженной земли означало для молодого Отто перемену жизни. Он испытал то, что каждый когда-нибудь испытывал и что должен когда-нибудь испытать.

Началось это при несколько странных обстоятельствах. Был жаркий июльский день. Земля трескалась от сухости, но царю небесному и в голову, видно, не приходило выслать обоз дождевых облаков, чтобы напоили влагой жаждущие грядки. По целым неделям приходилось поливать из леек, вручную. Так и в тот день. Элма и Отто были откомандированы на полив большого томатного участка на самом краю садоводства. Там, в лощине, где сходились главные дренажные канавы, было выкопано углубление — большой продолговатый бочаг, из которого черпали воду ведрами и лейками. Такой труд был бы, возможно, не в тягость, а в удовольствие, если бы его хватило на час. Но после шести часов никакого удовольствия он уже не доставлял.

Чувствуя, что плечи у него разламываются, Отто присел отдохнуть на травке у воды. Девушка бросила на него вопросительный взгляд, но ничего не сказала, продолжая работать, как заведенная машина. Она спускалась к воде по дощатым ступенькам, наклонялась, чтобы наполнить две огромные лейки, и скорее бежала с ними на грядки поливать страждущие томаты. Отто подивился ее выносливости, не смея признаться, что у самого руки отваливаются. Когда Элма снова пришла с порожними лейками, он инстинктивно опустил глаза, и тут на зеркальной поверхности воды он увидел нечто, от чего кровь прихлынула у него к голове. Тогда он впервые посмотрел на девушку внимательным взглядом, и вдруг для него словно прояснилось, что Элма не лишена привлекательности и женской красоты. Прежде он этого не замечал. Он видел лишь ее большие руки, плотные, крепкие икры и широкие ступни, которые напоминали ему лапы водяной птицы, когда она шлепала босиком по мягким земляным дорожкам между грядками.