Виктор Коклюшкин - Алло, Люся, это я! (сборник)

– Она на реставрации, – подал голос секретарь.

– Вот и хорошо! – ободрил режиссер. – Снять там с нее юбку, надеть стринги!

– А лифчик? – робко напомнила молодая архитекторша.

– А вот этого не надо! – с ходу отмел ее предложение режиссер. – Поймите, лучше природы нам ничего не придумать! И потом, что это они там держат в руках?

– Серп и молот, – подсказал пожилой участник.

– Кошмар! – возвел глаза к потолку режиссер. – У вас что, нет более интересных вещей?

– Бутылку, – высказал из угла до сих пор молчавший.

– «Сникерс», – неуверенно предложил самый молодой.

– Череп! – ахнул пожилой и сам испугался.

– Бред! – подвел итог режиссер. – Они ничего не держат, потому что целуются! Причем это не рабочий и колхозница, а менеджер и менеджер!

Все замерли, не в силах еще осознать, а он продолжал:

– Теперь Достоевский – он что делает у библиотеки?

– Сидит, – подсказал бородатый архитектор.

– А почему не за решеткой? – в упор спросил режиссер. – Вы представьте, какой эффект это произведет на гостей столицы. Достоевский за решеткой! У библиотеки, где хранятся его книги! Да все западные и восточные газеты поместят такую фотографию! Люди валом повалят, чтобы увидеть и сфотографироваться на фоне!

– А если?! – хотел возразить секретарь.

– Никаких «если»! – отмел режиссер. – Сидит, причем голый!..

– Нет! – вспыхнув, выкрикнула молодая.

– Хорошо, – пошел на уступки режиссер. – В трусах и в майке с надписью «Адидас».

– А что делать с Маяковским? – спросил кто-то.

– С Маяковским… – режиссер на секунду задумался и тут же решил: – Он футурист, пусть стоит вверх ногами!

– А Гоголь… их два, – напомнил бородатый.

– Да хоть десять! – бедово отмахнулся режиссер. – Поставить вместе и назвать: «Близнецы». И вообще, говорят, что их было двое: один Гоголь русский, другой – хохол! То есть украинец. Писали, как братья Стругацкие, а потом один украл все у второго и делал вид, что он один!

– Это правда?! – спросила доверчивая молодая.

– Конечно! – подтвердил режиссер – Или Гоголь, или кто-то другой. Но что-то такое я слышал. – И требовательно произнес: – Что у нас еще?

– Большой театр в реставрации, – напомнил секретарь.

– В реставрации… – проворчал режиссер. – У вас чего не хватишься, все в реставрации!

– Так это… двести уж лет ему…

– Да хоть триста! В Пизе одна башня падающая была – ее весь мир знал! А у вас у театра восемь колонн – значит, что?

– Сделать, чтоб все падали, – догадался секретарь.

– И причем в разные стороны! – уточнил режиссер.

– Там на фронтоне лошади, – подсказал бородач.

– Да, лошадьми сейчас не удивишь, – согласился режиссер.

– А если три «Мерседеса»! – подсказал самый молодой. – Или джип, «Вольво» и «Мерседес»?

– На сцене русского Большого театра?! Вы с ума сошли! – вступился за отечественную культуру председатель.

– Тогда «Ока»! – не унимался молодой. – Пять штук!

– Вот что, – решил на миг задумавшийся режиссер, – запрягите тройку. Русскую тройку: Зюганов, Жириновский и Явлинский!

– А кто ж погоняет эту… тройку? – насторожился председатель.

– Искусство, – нравоучительно объяснил режиссер, – великое театральное искусство в лице обнаженной девы! А лучше – двух! И целующихся!

– Вот еще вопрос, – напомнил секретарь, – мавзолей… одни предлагают вынести вождя, другие оставить…

– Вынести-оставить… – презрительно скривился режиссер, – живем в рыночно-демократических условиях, а мыслим все еще по-старинке! Поставить рядом гроб и со всех желающих полежать рядом с вождем брать большие деньги! В космос полететь турист платит 20 миллионов, а тут пускай 20 тысяч! А то устроили, понимаешь, на Красной площади каток! Покататься на коньках можно где угодно, а полежать рядом с вождем только здесь! Понятно?

– Да! – рявкнули все разом.

– Ну, тогда за работу, – благословил режиссер. – И я вам обещаю полный аншлаг!

В начале 90-х встретил приятеля – давно не виделись, когда-то вместе начинали: мотались по редакциям, потом он литинститут закончил и как-то затерялся.

«Привет!» – «Привет!» – «Как дела?»

Я шел в концертный зал «Россия» денежку получить. Он говорит: «А я в гостиницу “Россия” к спонсору, пойдем со мной?»

Пришли – номер люкс, на столе много бутылок шампанского (все почему-то открыты) и огромный торт, частью отъеденный. Были в номере и еще люди, но они при нашем появлении как-то тихо исчезли.

Сам потенциальный спонсор, мужик некрупный, лет сорока, с внимательными, присматривающимися глазами, сидел в кресле у окна. Руки его лежали на подлокотниках, и я сразу заметил на пальцах две наколки, говорящие о двух тюремных сроках. Это меня не удивило, в богачах тогда были разные люди и относились они к артистам еще с почтением, смотрели как на небожителей, потом стали смотреть ровно, а сейчас свысока, как на вещь, которую могут купить.

Усадил нас потенциальный спонсор в кресла, спросил: с чем пришли? Вспомнив, предложил выпить – мы единодушно отказались. После чего приятель бодро и заискивающе стал пересказывать сценарий будущего фильма, что-то типа: один бандит украл миллион, другой хочет украсть у него, и т. д. и т. п.

Когда он закончил, хозяин номера спросил: «А что у вас?» Я решил пошутить и начал пересказывать пьесу Чехова «Чайка»: молодой писатель написал оригинальную пьесу, а мать его не понимает, денег ему не дает – он бедно одет, но ее тоже надо понять – она известная артистка, ей надо одеваться. Молодой писатель любит девушку, которая мечтает о сцене, а она влюбляется в известного, модного писателя, который живет с матерью этого молодого…

Приятель глаза вытаращил, а спонсор, смотрю, заинтересовался.

Ну, а я продолжаю, говорю – молодой писатель психанул по-молодому – чайку убил, а потом и в себя пульнул, но не до смерти. Хозяин номера подлокотники кресла сжал, говорит: «Да, бля, бывает!» А уж когда я рассказал, что у молодой девушки от модного писателя ребенок был и умер, что они расстались, – у него, смотрю, глаза повлажнели. Чувствуется, задела его за живое пьеса Антона Павловича. А я дальше рассказываю, как в дождь, в ветер пришла молодая актриса к усадьбе, молодой-то писатель думал к нему, простить ей все готов, он уж к тому времени печататься стал в журналах, а она – только чтоб посмотреть на пожилого, который опять приехал в усадьбу с матерью молодого…

Хозяин номера говорит: «Что ж она, сука, делает! Он же, бля, ее любит!»

«А она, – продолжаю я, – в дом даже не вошла – поехала дальше, говорит, я теперь чувствую себя актрисой настоящей». «А он что?» – спросил с надеждой хозяин.

«А у него, – говорю, – и без того на душе было неладно – не нравилось ему, как он пишет, а тут еще это… Пошел, – говорю, – и пока другие там в лото играли – застрелился».

«Вот, бля, как бывает в жизни! – подвел итог дважды, а может и трижды судимый потенциальный спонсор. – Молодой, талантливый и – никому не нужен! – Помолчал и сказал: – Интересная пьеса… только вот пускай молодой чайку не убивает».

«Почему?» – в свою очередь удивился я. «Чайка – хорошая птица, красивая, – объяснил он. – Пускай лучше убьет ворону!»

Хоть пьеса Антона Павловича и понравилась, от спонсорской помощи я мужественно отказался.

Вышли мы с приятелем из гостиницы, пошли через Красную площадь: октябрь был, день пасмурный… приятель молчал, думал о чем-то своем, а я… а я, только дойдя до Исторического музея, вспомнил, что шел в концертный зал «Россия», чтобы получить свои трудовые рубли.

Нет теперь ни гостиницы «Россия», ни концертного зала и нет таких спонсоров.

Алло, Люся, это я! Я проходил мимо военкомата, и меня в армию забрали! Люсь, они сказали, что это почетная обязанность каждого, кто не сбежал!

Не, Люсь, здесь возраст определяют так: кто служит второй год, тот дед, а мне тридцать пять, я – молодой! И должен чистить бляху так, чтоб блестела морда от усердия! Командир роты говорит: «Ты что – хочешь наряд получить?!» А у меня, Люсь, как раз штаны порвались, я думал, он мне новые даст, говорю: «Хочу!» Он кричит: «Объявляю вам три наряда!» Я говорю: «Ладно, я два старшине отдам!»

Потом, Люсь, мы ходили на стрельбы… сорок человек, вернулся – я один. Ну, дали мне автомат, говорят: «Стреляй!» Я говорю: «Боюсь!» Майор говорит:

«Представь, что кругом враги…» Ну, я и представил! И главное, он еще сказал:

«Целься в десятку…» Я и стал целить туда, где их не меньше десяти стояло. Хорошо, хоть никого не убил… Он кричит: «Ты почему в мишень не попал?!» Я говорю: «Так у меня же зрение: один глаз минус два, другой – плюс двадцать! Я когда один зажмуриваю, другим только небо вижу!»

Вчера надел противогаз, сверху – очки, майор в обморок упал! Хороший человек… у него одна звездочка на погонах была, теперь – две, но маленькие! Говорит, что из-за меня его скоро в рядовые разжалуют!