Джон Барт - Плавучая опера

Наверху "Роберт Ли" под громкое одобрение зала снова немного опередил соперника. Газ с шипеньем начал выходить из горелок.

Вернувшись в столовую, я тщательно все осмотрел, чтобы удостовериться: ничего не забыл. Снял для верности колпаки со всех фонарей, выкрутил до упора фитили. А затем тем же самым путем неслышно возвратился в зал и снова занял свое место среди публики, теперь страшно взволновавшейся тем, что отважный "Роберт Ли" уступает-таки "Натчезу". Сердце мое, нечего и говорить, бешено колотилось, но никакой путаницы в голове не было. Я бесстрастно разглядывал славного моего капитана Осборна, Хриплыми криками старавшегося поддержать "Роберта Ли". Бесстрастно думал о Гаррисоне с Джейн, о том, как обуглятся, почернеют эти чудесные бедра и несравненные плечики, о мягких, пахнущих солнцем волосах, которые станут пеплом. И так же бесстрастно отметил про себя, что, видно, перевозбудился какой-то ребенок, кричит вон, плачем заливается, ему бы давно спать пора - а может, это Джинни? Я представил себе ее крохотное тельце, как знать, не мое ли и безупречной Джейн порождение, - и вот оно все сморщилось, почернело, дымится. Да еще полковник Мортон, и Билл Батлер, и старик Бишоп с женой - а, наплевать мне, решительно наплевать.

Сердце рвалось и притормаживало ну в точности как "Роберт Ли", и я усмехнулся, подумав, что могу умереть от естественных причин, прежде чем грохнет мощный взрыв на этом пароходе. Публика выходила из себя от ажиотажа.

- Леди и джентльмены! - вопил капитан Адам, вскочив на подставку, вынесенную для конферансье. - Приготовьтесь: сейчас последует мощный взрыв на пароходе "Джеймс Тейлор"! Не вставайте с мест!

Кто-то из женщин завизжал, но никакого перехода от действия на сцене к другому действию не последовало, и Лучший морской оркестр (страховка 7500 долларов) не приостановился ни на секунду, наоборот, загремел с удвоенной энергией. Только вот о гонке на реке явно позабыли. Из оркестровой ямы через звуки галопа прорвалось медленно нарастающее шипение, словно разгуливались газы в животе. Берли Джо так же медленно поднимался с колен, раскорячив руки и выпучив глаза, - он тоже шипел, показывая, как выходит пар из лопнувших котлов. Грохотали барабаны, трубы взвизгивали, точно перепуганные лошади, бились в истерике дети, а Тамбурист с Цимбалистом попрятались за спины других "Эфиопов". Капитан Адам, водрузясь на подставку, с улыбкой олимпийца оглядывал свое стадо - и я тоже улыбнулся: бесстрастно, чувствуя себя еще более всемогущим на Олимпе.

Как гигантский черный удав, Берли Джо вытянулся, встав на цыпочки и вытянув руки перед собой. Шипенье достигло своего пика и рев оркестра тоже, в обеих кулисах что-то сверкнуло, грохнул взрыв, и сцена тут же заволоклась густым белым дымом.

На какую-то секунду все онемели, потом свалилась в обморок Эвелин Мортон, сидевшая в первом ряду, - полковник подхватил ее, когда она падала на пол. И тут профессор Эйзен пустил новую мелодию - "Люси Лонг"; дым стал развеиваться, на авансцену, смеясь и пританцовывая, выбежали один за другим "Эфиопы" - Тамбурист и Цимбалист, и Берли Джо (он раскланивался), и еще двое с гитарами. За ними вышел капитан Адам (тоже раскланиваясь), а потом и Сладкая Салли Старбек, и мисс Клара Маллой, расточающая воздушные поцелуи и лучистые взгляды. Публика хохотала, все старались перекричать друг друга. Мужья нежно обнимали жен, жены ласкали детей, все словно заново родились.

"Люси Лонг". Ах, эта "Люси Лонг"! Обещанный нам грандиозный-парад, как выяснилось, представлял собой всего лишь выполненный по добрым старым образцам прощальный проход, когда все они благодарят публику - тамбуристы, цимбалисты, гитаристы и те, с банджо. "Эфиопы" приплясывали, Что-то горланили, кувыркались, прыгали друг через друга. "Люси Лонг" отзвучала, тут же сменившись "Виргинией, милой Виргинией", и все быстрее носились по сцене "Эфиопы", пока под опускающийся занавес не начали один за другим грохаться на настил, как в припадке. Цимбалы тарахтели во всю мощь, артисты отвешивали низкие поклоны, Тамбурист с Цимбалистом свалились в оркестр, и под неистовые наши овации закрылся занавес "Оригинальной и Неподражаемой Плавучей Оперы".

Если вы с самого начала не почувствовали, что драматическое окончание моей "Плавучей оперы" исключено, значит, продолжает действовать висящее надо мной проклятие неполного понимания. Можете что угодно говорить о формальных требованиях к построению рассказа, но ведь я же про свою оперу вам повествую и выведу вас из театра в полной сохранности, как и входили. Да и вообще мне эти громкие, эффектные концовки в духе Берли Джо не по вкусу.

Ну, словом, помог я капитану Осборну подняться (он все еще не отошел от возбуждения, вызванного в нем гонкой пароходов) и выбраться из толпы. Слов нет, оставалась опасность, что театр взлетит на воздух, газ-то там, во внутренних помещениях, все накапливался, а на кораблях он растекается особенно быстро, - но я склонялся к мысли, что либо сработала неведомая система вентиляции (уверял же капитан Адам, что с "Оперой" ничего случиться не может), либо забрел на камбуз кто-то из экипажа, и весь мой план полетел к чертям. Надо ли пояснять, что ни особого облегчения, ни разочарования я не испытывал? Это как в суде, когда городишь, городишь преграды, а закон единым махом их все сметает; вот и сейчас я просто отметил про себя, что, вопреки моим намерениям, шестьсот девяносто земляков, а также я сам остались живы и целы.

Спросите: а что же я, когда эта попытка провалилась, не прыгнул с трапа в Чоптенк - только и всего, и там уж никакой салажонок не помешает? А то, что начал я понимать: все, пройден уже тот самый миг, едва уловимый, но единственный. Спрашивал я себя, хоть и знал, что не будет мне ясного ответа: "Отчего бы в реку не кинуться?" - как вот нынче днем себя спрашивал: "Отчего "Плавучую оперу" не взорвать?" Но теперь тут же слышалось словно бы мимоходом сказанное: "А зачем, если подумать?" Это я про тот упущенный миг говорю. Не отдавал я себе отчета, когда да как его прошляпил, только вышло в точности как на той темной улочке в Балтиморе, которая меня, ничего воспринимать не способного, вытолкнула на Моньюмент-стрит, - и сейчас тоже вдруг открылась передо мной какая-то нежданная перспектива, хотя пока что я только стоял да глазами хлопал.

В толпе у трапа мы столкнулись с Гаррисоном, Джейн и Джинни.

- Понравилось тебе? - Гаррисон спрашивает, а сам от смеха еле на ногах удерживается. - Вот что народу надо, ты погляди, все в восторге.

- Я тоже, - говорю.

- Ну, в общем-то, и правда славно было, не спорю, - хохотнул Гаррисон. - Все эти жуткие шуточки, смешно, хоть избито. Джинни уж так смеялась, видишь, совсем ее сморило. - И кивнул на девочку, спящим ангелочком пристроившуюся у него на руках.

- Домой ее поскорее надо, - беспечно заметила Джейн. Похоже, и ее, и Гаррисона несколько смущало присутствие капитана Осборна, хотя капитан терялся в ее обществе еще больше. - Спокойной ночи, Тоди! - улыбнулась она приветливо, но без всякой нежности. - Увидимся на днях.

- Само собой, - поспешил с ней согласиться Гаррисон, отступая к трапу.

- Конечно увидимся, - сказал я приветливо, но без всякой нежности, и мы расстались. С того вечера я три раза видел Гаррисона при разных обстоятельствах, а с Джейн говорил только раз, на вечеринке в 1938 году, когда апелляционный суд Мэриленда окончательно решил дело в пользу Гаррисона (чье присутствие на разбирательстве было необязательно: я изложил наши доводы, он прислал в фирму чек на 50 000 долларов, - передал его вице-президент маринадного треста), с Джинни же, прелестной моей Джинни, которой теперь двадцать один год, и она всем кружит головы в Ракстоне и на острове Гибсона, я вообще больше не виделся, хотя время от времени читаю про нее в балтиморской "Сан", в колонке светской жизни. Полтора года Мэки провели в Амальфи, Канне и Биаррице, а по возвращении обосновались неподалеку от Балтимора, так что ничего удивительного, что мы почти друг с другом не пересекаемся.

Доковыляли мы с капитаном Осборном до Главной улицы, потом до гостиницы, где и простились в холле.

- Ты вот что, Тоди, - подмигнул он мне. - Загляни-ка на минуточку ко мне, сюрприз для тебя есть.

Я последовал за ним в его номер, где, ухмыляясь от уха до уха, он мне презентовал большую бутылку "Южной неги".

- Держи, это твоя.

- Ну зачем вы? - И, отвинтив пробку, я понюхал: замечательный аромат.

- Так я ж тебе должен, - сказал он, краснея. - Забыл, что ли, утром-то про что говорили, ну вот, все как условлено было.

- Так давайте сейчас и разопьем, - ответил я. - Давайте, самое времечко сейчас, представление-то кончилось, больше не будет.

- Да пес с ним, по мне, так и не надо, - пробурчал капитан Осборн.

- Может, Мальчишечку позовем? - предложил я. - Схожу к Хекеру в номер, ладно?