Джером Джером - Досужие размышления досужего человека

— Если бы я решила выдать тайну, — произнесла миссис Уилкинс, — я бы сказала хозяйкам: докажите себе, что вы можете стать независимыми. Девушки знают, что их хозяйки не могут без них обойтись, вот и задирают иногда нос.

© Перевод И. Зыриной

Преимущество иностранца перед англичанином в том, что он рождается добропорядочным. Ему не нужно стараться стать добропорядочным, как нам. Ему не приходится начинать Новый год с решения быть добропорядочным и преуспевать в его выполнении (за исключением случайностей) вплоть до середины января. Он просто добропорядочен круглый год. Если иностранцу сказано, что с этой стороны нужно входить в трамвай, а с той выходить из него, ему даже в голову не придет, будто можно сделать это не через ту дверь.

Однажды в Брюсселе я стал свидетелем дерзкой попытки одного непокорного иностранца сесть в трамвай, нарушив правила. Дверь была открыта, он стоял рядом. Дорогу перегородили экипажи, и если бы он начал их обходить, чтобы воспользоваться нужной дверью, трамвай бы уехал. Когда кондуктор отвернулся, он вошел внутрь и сел. Обнаружив нового пассажира, кондуктор пришел в безмерное изумление. Как тот вошел? Ведь кондуктор все время смотрел на входную дверь, а этот человек мимо него не проходил. Чуть позже он начал подозревать истину, но какое-то время колебался, не в силах обвинить ближнего своего в таком преступлении.

Кондуктор обратился к самому пассажиру. Чем следует считать его появление — чудом или грехом? Пассажир честно признался. Скорее огорчившись, чем рассердившись, кондуктор попросил его немедленно сойти — у них респектабельный трамвай! Пассажир проявил упрямство, пришлось сделать остановку и обратиться к жандармерии. Как это принято у полицейских, они возникли словно из-под земли и выстроились позади внушительного офицера, которого я счел сержантом. Сначала сержант просто не мог поверить словам кондуктора. Даже тогда, скажи пассажир, что он вошел, как полагается, ему бы поверили. Склад ума иностранного должностного лица таков, что ему легче поверить во внезапную временную слепоту кондуктора, чем в то, что человек, рожденный земной женщиной, сознательно совершил поступок, четко запрещенный напечатанными правилами.

Лично я бы в этом случае солгал, избежав неприятностей. Но тот пассажир был или слишком горд, или не очень разумен, одно из двух, поэтому решительно держался правды. Ему указали, что он должен немедленно сойти и ждать следующего трамвая. Со всех кварталов собирались жандармы; сопротивление в этих обстоятельствах казалось безнадежным. Он сказал, что сойдет, и хотел на этот раз выйти через правильную дверь, но им еще требовалось торжество справедливости. Раз сел не с той стороны, выйти должен тоже не с той стороны. В результате его высадили посреди улицы с оживленным движением, после чего кондуктор посреди вагона прочитал проповедь о том, как опасно входить в трамвай и выходить из него не там, где положено.

В Германии существует закон — и это превосходный закон, хотел бы я иметь такой же в Англии: никто не смеет разбрасывать на улице бумагу. Мой английский друг, военный, рассказывал, как однажды в Дрездене, не зная этого правила, он прочитал длинное письмо, разорвал его примерно на пятьдесят кусочков и кинул себе за спину. Его остановил полицейский и очень вежливо разъяснил соответствующий закон. Мой друг согласился с тем, что это очень хороший закон, поблагодарил полисмена за информацию и сказал, что учтет на будущее. Тогда полицейский указал, что для будущего это, конечно, хорошо, но пока необходимо разобраться с прошлым — с пятьюдесятью обрывками бумаги, разбросанными по тротуару и мостовой.

Мой военный друг, приятно улыбаясь, признался, что не знает, как тут быть. Полицейский, обладавший более богатым воображением, сказал, что выход есть. Моему военному другу следовало приступить к работе и собрать все эти пятьдесят обрывков бумаги. Он английский генерал в отставке, с внушительной внешностью и высокомерными манерами, так что он плохо представлял себе, как ползает на четвереньках посреди главной улицы Дрездена среди бела дня и собирает бумажки.

Немецкий полицейский признал, что положение и в самом деле неловкое. Если английский генерал не согласен, имеется и другой выход. В этом случае английскому генералу придется в сопровождении полицейского и обычной толпы уличных зевак пройти примерно три мили до ближайшей тюрьмы. Поскольку времени около четырех пополудни, судья скорее всего уже ушел. Но генералу предоставят все удобства, какие только возможны в тюремной камере, и полицейский ничуть не сомневается, что, заплатив штраф в размере сорока марок, генерал снова станет свободным человеком на следующий день к ленчу. Генерал предложил нанять мальчика, чтобы тот собрал бумажки. Полицейский сверился с текстом закона и выяснил, что это не дозволяется.

— Я хорошенько все обдумал, — поведал мне мой друг, — представил себе все возможные варианты, в том числе возможность сбить полицейского с ног и удрать, и пришел к выводу, что самое первое сделанное им предложение приведет к наименьшим неудобствам. Но я представления не имел, что подбирать крохотные клочки тонкой бумаги с грязных булыжников — такое трудное дело! Это заняло у меня почти десять минут и развлекло, по моим подсчетам, больше тысячи человек. Но имейте в виду, это прекрасный закон. Жаль, я не знал его раньше.

Как-то раз мне пришлось сопровождать одну американскую леди в немецкий оперный театр. В немецких Schausspielhaus[38] полагается в обязательном порядке снимать шляпы, и опять же жаль, что такого закона нет в Англии. Но американские леди привыкли пренебрегать правилами, установленными простыми смертными. Она объяснила швейцару, что войдет в зал в шляпке. Швейцар, в свою очередь, объяснил, что она этого не сделает. Разговаривали они друг с другом несколько резковато. Я воспользовался возможностью и отошел в сторону, чтобы купить программку: мне всегда казалось, что чем меньше народу втянуто в спор, тем лучше.

Моя спутница вполне откровенно объяснила швейцару, что ее мало волнуют его слова, она не намерена обращать на них внимание. Он вообще не показался мне человеком разговорчивым, и, вероятно, это заявление окончательно привело его в уныние. В любом случае он даже не попытался ответить, а просто встал в дверях с отсутствующим взглядом. Ширина дверного проема составляла примерно четыре фута; ширина швейцара — примерно три фута шесть дюймов, а весил он около двадцати стоунов. Как я уже сказал, я покупал программку, а когда вернулся, моя приятельница держала шляпку в руке и втыкала в нее булавки. Мне показалось, она воображает себе, что это сердце швейцара. Она уже не хотела слушать оперу, а хотела беспрестанно говорить о швейцаре, но окружающие не позволили ей даже этого.

После этого она провела в Германии три зимы, и теперь, если ей хочется пройти в дверь, которая распахнута прямо перед ней и ведет туда, куда моей приятельнице нужно попасть, но служащий отрицательно качает головой и говорит, что не положено, что нужно подняться вверх на два лестничных пролета, пройти по коридору, спуститься на пролет вниз и таким образом попасть в нужное место, она извиняется за ошибку и торопливо уходит с виноватым видом.

Правительства на континенте вымуштровали своих граждан до совершенства. Подчинение — вот основной континентальный закон. Я вполне могу поверить в байку об испанском короле, едва не утонувшем, потому что придворный, обязанностью которого было нырять за испанскими королями, выпавшими из лодки, неожиданно умер, а следующего еще не назначили. Если на континентальных железных дорогах вы поедете в вагоне второго класса с билетом в первый, то, вполне вероятно, попадете в тюрьму. Не могу сказать, какое наказание полагается за проезд в первом классе с билетом во второй, — возможно, смертная казнь. Хотя один мой друг однажды едва не выяснил это на собственном опыте.

Все бы прошло хорошо, не будь он столь чертовски честен. Он из тех людей, что гордятся своей честностью. Полагаю, он испытывает истинное наслаждение от своей честности. Он купил билет во второй класс до высокогорной станции, случайно встретил на платформе знакомую леди и сел с ней в купе первого класса. Прибыв на место назначения, он объяснил контролеру, что произошло, вытащил бумажник и хотел заплатить разницу. Его отвели в какую-то комнату и заперли дверь. Записали его признание, прочитали ему вслух, велели подписать и послали за полицейским.

Полицейский допрашивал его с четверть часа. Рассказу о леди никто не поверил. Где эта леди сейчас? Он не знал. Обыскали окрестности, но ее не нашли. Он предположил (в конечном итоге оказалось, что так оно и было), что, устав ждать на станции, она поднялась в гору. Несколько месяцев назад в соседнем городке анархисты устроили беспорядки, и полицейский предложил обыскать моего друга — вдруг у него есть бомбы? К счастью, появился человек из агентства Кука, возвращавшийся с группой туристов, и взялся деликатно объяснить, что мой друг несколько глуповат и не сумел отличить первый класс от второго. Его сбили с толку красные подушки: он решил, что ехал в первом классе, хотя на самом деле во втором.