Наследие Евы (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

Бумажка, точно стрела, летит Стаху в лоб. Тот пригибается. Самолет ранит Ил.

— Тимофей Алексеич… — впечатляется Стах.

Тим силится не заулыбаться и шепчет:

— Это вероятность пошутила…

Стах возвращает ему истребитель — и тот летит обратно, режет воздух. Стах складывает новый — на старый лад. И просит:

— А еще какой-нибудь можешь?

VIII

В общей сложности вышло штук девять разных самолетов. И каждый летал иначе, чем предыдущий: один, например, крутанул мертвую петлю в воздухе — и свалился на середине комнаты, что, конечно, вызвало пару недоверчивых смешков у обоих — в качестве оружия он плох, как никакой другой.

После всех этих перелетов Тим допускает Стаха на кровать. Сам он теперь полусидит-полулежит, устроился очень удобно: поместил под спину подушку, ноги сложил на Стаха. Стаху тоже неплохо — под Тимовыми коленями.

Носки у Тима с рисунком. Стах говорит:

— Ничего такие. Олени. У тебя.

Тим не понимает, а Стах щекочет ему стопу. Тим дергается. Не толкает — качает его рукой. Стах послушно качается, потом эту руку ловит, хлопает по ней ободряюще:

— Ладно-ладно, не буянь.

— Дурак.

— Как ты сделал первый истребитель?

— Который?..

Стах ищет в ворохе самолетов первый, отдает Тиму. Тот увлекается и учит. Стах увлекается — и смотрит. На Тима. И хочет его целовать. Тянется к нему, задевает носом — его щеку.

Тим напряженно замирает. Стах теперь его щеку — целует. Тим прикрывает глаза. Можно… спуститься губами к губам. Тим касается рукой — и Стах тянет его ближе к себе. Тим выдыхает, как стонет. Или стонет, как выдыхает. Стах трусит, что он так реагирует, отстраняется. Прижимается лбом к его лбу. Говорит шепотом:

— Надо, чтобы ты поел, каприза. Иначе истончишься. Совсем. И превратишься из одуванчика и соломинки — в ниточку.

— Или в труп…

Стах не ожидал. Ему не нравится, он говорит:

— Я тогда сразу выпью яду. Буду надеяться, что ты не оживешь — и не выпьешь следом. Я вот думаю: если бы яд был какой-нибудь бракованный, Джульетта с Ромео оживали бы и пили снова и снова… Вышла бы комедия.

— Арис…

— Мне бы понравилось больше. Называлась бы «Дурак и дура».

— Это очень жестоко…

— Нет, это фигня. Я пил яд тоски каждый день. У меня была драма серьезней: Арлекин влюбился в Пьеро. Нашутил так, что сам и ревел потом. И где мы потеряли Коломбину?

Тим наконец-то улыбается:

— Она на кухне с папой…

Стах прыскает. Не нужна ему Коломбина. Особенно такая.

Стах смотрит на оттаявшего Пьеро и целует его улыбку. И говорит, игнорируя все остановки сердца:

— Я соскучился. Очень. Хочу обратно. А ты меня вышвырнул. Ты в ответе за то, что меня приручил, понятно?..

— Я не приручал…

— В суде расскажешь.

— Что?..

— Найдем Илу молоток, я найму свидетелей.

— Дурак… — Тиму стыдно — за Стаха. Но он все-таки говорит: — Я тоже соскучился.

— Что, сильно? — усмехается.

Тим серьезный — и кивает. А глаза у него — невидящие, и ресницы опущены.

— Можешь еще?

— Что «еще»?

— Поцеловать меня.

Стах перестает улыбаться. Грустит о Тиме, который просит — о ласке. Целует его еще, прижимаясь к теплым отзывчивым губам, и крепко обнимает.

IX

Тим ковыряется в тарелке. Три пары глаз смотрят, как ковыряется. Тим уставляется — потерянно. Спрашивает:

— Что вас так много?..

Спрашивает так, чтобы толпа взялась за ум и разошлась по углам. Ну, почти вся толпа: один шут гороховый намеков не понимает.

X

Стах стоит в проходе, смотрит, как Тим достает дневник из пакета, как осторожно его ощупывает пальцами. И в какой-то момент кажется: ему нужно пережить это в одиночку. Стах оставляет его. Еще есть время. Если что — он придет завтра.

К тому же он оставил записку. Записку и билеты в Питер на первое июня. Тиму придется со Стахом встретиться, даже если он сначала откажется ехать, чтобы билеты вернуть… И тогда уж Стах придумает, как вернуть — Тима.

Ты свободен. Наши полки — верхние.

Питер не имеет смысла без тебя. Я все еще жду. По понедельникам, по четвергам. Всегда. С тех пор, как мы договорились, не было ни дня, чтобы не ждал.

Твой А.

+

— Арис…

Стах замирает на лестничной площадке. Улыбается.

— Прочитал?..

Он оборачивается. Тим — в дверях. Мучает часы. Мнется на месте, на что-то решается, с какой-то мыслью пытается...

Стах делает к нему шаг. Тим тянется. Хватает. Стах зажмуривается, стискивая его в руках и вдыхая — север.

— Арис…

— Едем?

— Я люблю тебя.

Стах раскрывает глаза.

Все рухнуло вниз.

Вдарило по ушам.

Перекрыло кислороду вход в легкие.

Что. Он. Сказал.

.

.

.

Тим не ждет ответа. Он отпускает — и становится пусто, холодно, жутко, еще более жутко, чем с ним. Стах его теряет. Снова. Бесконечное количество раз.

Стах не дает ему уйти, обхватывает его лицо руками.

— Да?

Тим теряется… потом кивает.

— Едем?

Кивает.

— Я тоже.

Тим прикрывает глаза и снова роняет слезы. Стах — соскальзывает в панику.

— Тиша…

— Спасибо.

Оттепель.

Без обид. «Спасибо».

Весна — с опозданием. Так у нее, у весны, на севере принято.