Уильям Локк - Сумерки жизни

Фелиция Гревс недоумевала. Шесть недель, которые она провела в пансионе Бокар, спутали большинство ее представлений и обнаружили перед нею такие явления правильно судить о которых было ей не по силам. Конечно, девушка, проведшая немногие годы своей молодости среди сутолоки гарнизонной жизни, не могла отличаться таким же неведением, как и простодушная обитательница деревни, но ее юный девический опыт ограничивался только тем, что было прилично, принято и удобно. Она была достаточно проницательна, чтобы подметить внешнюю пустоту жизни, справедливо относясь к ней, как к неотъемлемому элементу последней, но проявления человеческого духа более низкого пошиба ее молодым глазам наблюдать еще не приходилось. Ее философия жизни целиком связывалась с представлением о приличных семьях, где мужчины честны и благородны, а женщины — или благодушные матроны, или жизнерадостные обходительные девушки, подобно ей самой Она смутно знала, что горе, печаль, испорченные жизни существуют в свете, но никогда не думала, что ей придется прийти в соприкосновение со всем этим. Все это встречается ведь в той мрачной сфере где царствуют преступление и разврат, и душевные волнения этого царства ее трогали не больше, чем династические волнения в Китае. Поэтому жизнь, привычки и мнения шести одиноких женщин, которые вместе с одним стариком составляли ее повседневное общество в пансионе Бокар, были предметом сильного недоумения и отчасти тревожных размышлений со стороны молодой англичанки.

Она не могла не размышлять не только потому, что близко соприкоснулась с чем-то для нее необычным, но и потому также, что ей мало чего другого оставалось здесь делать. Зимой жизнь в пансионе Бокар не отличалась весельем и занимательностью. Характер ее зависел, во-первых, от потока вечно сменяющихся гостей, а во-вторых, от тех общественных развлечений, которые доставляет Женева. Летом эта жизнь была довольно блестящей. Дом сверху донизу был полон веселых и смеющихся людей, справляющих свои каникулы, приносящих с собою жизнерадостность и свежесть другого мира. Тут были и танцы, и флирт, и пикники. Новые идеи, обрывки лондонских, парижских и петербургских сплетен и куплетов наполняли столовую и салоны. Забавные недоразумения между представителями разных национальностей сами по себе были занимательны. Город также был оживлен. Улицы кишели блестящей космополитической толпой, ищущей удовольствий, кафе полны были гостей, а окна в магазинах сияли драгоценностями и прелестными диковинками для привлечения взоров беспечных туристов. В курзале ежедневно устраивались балы, дивертисменты, petits chevaux. Оркестры играли в общественных садах, и все кафе даром давали концерты для своих гостей. Имелась возможность организовывать веселые катания по озеру в Нион, Лозанну, Монтрэ или Шильон. Летом в Женеве скучать никому не приходилось. Но зимой когда все общественные увеселения прекращались когда проходили неделя за неделей и к обеденному столу не являлся новый человек с каким-нибудь новым острым словечком, в пансионе Бокар господствовало ужасное уныние. Если бы какая-либо беспечная комета подхватила его своим хвостом и вихрем унесла в пространство, заставив вращаться по своей самостоятельной орбите, он даже не почувствовал бы ослабление своей связи с внешним миром. Пансион был целиком предоставлен собственным ресурсам, которые слишком часто оказывались недостаточными.

Можно было читать, заниматься рукоделием или болтать. Отдаваясь последнему занятию, Фелиция и собрала главный материал для размышлений. Что представляли собой эти женщины? Они назывались миссис Степлтон, мисс Бунтер, фрау Шульц, фрейлейн Клинкгард и мадам Попеа: представительницы Америки, Англии, Германии и Румынии. Несмотря, однако, на резкую разницу в вере, национальности и характере, они странным образом казались принадлежащими к одному классу. Все они, по-видимому, были одиноки, заняты собой, не имели привязанностей, определенных целей и надежд. Они путешествовали по Европе, перекочевывая из одного пансиона в другой, — утомительное странствование. Большая часть их жизни проходила в скучной праздности, от изнуряющего влияния которой они только иногда спасались благодаря возбуждающим мелким стычкам, бурным привязанностям и низкой ревности. У всех у них благосклонное настроение сменялось бесцеремонным обидчивым презрением. По временам волна истерии заливала унылую атмосферу, когда женщины скидывали бархат своих лапок и обнаруживали злобные когти. Даже миссис Степлтон иногда нарушала свою обычную сдержанность и искала выхода в язвительных выражениях. Одинокое положение этих женщин, их смутные намеки о родном доме и минувших годах, их бесцеремонное толкование и критика всего им непонятного, заставляли Фелицию смотреть на окружавших ее с той тревогой, с которой ребенок смотрит на непривычное.

Часто она чувствовала себя несчастной и, тоскуя по родном крове, желала, чтобы дядя и тетя, которые со времени смерти ее родителей в течение многих лет заменяли ей семью, взяли бы ее к себе на Бермудские острова. Но эти почтенные люди, когда полковник Грэвс был послан с полком за границу, решили, что пребывание в течение года на континенте доставит удовольствие девушке, а потому передали ее на попечение мадам Бокар, дальней родственницы, пансион которой в объявлениях изображался раем. Они так твердо были уверены в доставляемом ей развлечении, что теперь, когда их отделяли от нее многие тысячи миль, было бы неблагородно, она это сознавала, жаловаться им. Но она была весьма несчастна.

— Mon Dieu! Становится невыносимо! — заявила однажды вечером Попеа.

Время было после обеда, и некоторые из дам проводили обычный безрадостный вечер в салоне.

— Этого вполне достаточно, чтобы свести с ума. Веселее жить в монастыре. У нас были бы заутрени, вечерни и повечерие — куча небольших служб. Усталыми мы отправлялись бы спать и хорошо спали бы. Здесь спишь целый день, так что, когда наступает ночь, невозможно заснуть.

— Почему бы вам не отправиться в монастырь, м-м Попеа? — кротко спросила миссис Степлтон, подняв глаза от своего рукоделия.

— Ах! Не всегда можно выбирать, — возразила м-м Попеа со вздохом. — Притом, — прибавила она, — надо было бы быть такой доброй.

— Да, это до известной степени верно, — согласилась миссис Степлтон. — Лучше быть безмятежным грешником, чем унылым святым! А по временам у нас, грешников, бывают безмятежные моменты.

— Во всяком случае, не после такого обеда, как сегодняшний, — заметила фрау Шульц по-немецки с резким раздражением. — Пища становится ужасной… а вино! Оно вредно для здоровья. Мой желудок…