Клод Фаррер - Барышня Дакс

– Да, – сказал господин Дакс.

Он каждое утро уходил из дому в контору еще до семи часов и не любил долго засиживаться.

– Послушать вас, – огрызнулась госпожа Дакс, – так мы должны были бы ложиться каждый день с курами!

– Сегодня, – примиряюще вступился господин Баррье, – не такой день, как всегда: послезавтра вы уезжаете в Сен-Сepr. Госпожа Дакс, подумайте о сундуках!

Госпожа Дакс посмотрела на свою дочь, которая молчала в присутствии жениха.

– И то, у меня ведь только эта мечтательница помощницей.

Доктор Баррье взял в левую руку цилиндр:

– Завтра, – сказал он, – я должен ехать на консилиум в Тарар и возвращусь только с последним поездом. Но послезавтра я буду на вокзале, чтобы проститься с вами.

– Зачем? – сказал господин Дакс. – Попрощайтесь с ними теперь же. К чему вам беспокоиться как раз во время приема!

– Это верно, я смогу вырваться только на минуту.

– Ни к чему. Не приезжайте на вокзал.

– Хорошо.

Барышня Дакс подумала, однако, что это было бы крайне поэтично: последний поцелуй на пороге вагона, который трогается, и рыдающий свисток, и белый платок, который лихорадочно бьется около занавески.

– Итак, – продолжал господин Баррье, – желаю вам счастливого пути, госпожа Дакс. Постарайтесь хорошенько воспользоваться летним отдыхом.

– О! Вы очень добры, друг мой, но какая мне выгода от этого отдыха? Я и так проживу. Прежде всего – здоровье Бернара.

– Ну конечно! Ты, Бернар, возвращайся со щеками не такими, как теперь!

Бернар, едва речь зашла о его здоровье, напустил на себя самый томный вид.

– И вам, мадемуазель Алиса, – сказал наконец доктор Баррье, – я тоже желаю счастливого пути.

Он поискал подходящую к обстоятельствам фразу, не нашел ее и повторил:

– Счастливого пути!

– Два месяца отсутствия, не о чем плакать, – заявил господин Дакс, сложив щеки в приличествующую случаю отеческую улыбку. – Мы назначим день свадьбы, когда Алиса возвратится из Швейцарии, а повенчавшись, вы успеете насмотреться друг на друга.

– О да! – подтвердила госпожа Дакс с кислым вздохом.

Барышня Дакс подала руку. Господин Баррье пожал ее, не попытавшись продлить теплого прикосновения. Потом, отвесив общий поклон:

– Счастливого пути, – сказал он в третий раз. Барышня Дакс стояла у окна своей комнаты. В тишине улицы ей хотелось расслышать удаляющиеся шаги жениха.

Но жених шел быстро: у него было свидание в Лондон-баре с хористочкой из Большого театра. Господин Баррье, человек положительный, не имел любовницы, но, будучи мужчиной, он иногда ходил к женщинам.

Барышня Дакс не услыхала ровно ничего и стала смотреть на звезды.

Повыше городка Сен-Серг вьется красивая лесная дорога, приводящая на небольшую площадку, поросшую папоротником и расположенную на такой высоте, что кажется, будто она подвешена над вершинами елей. Это место называется Вышкой. Оно находится в двух шагах от домов и гостиницы, и даже больные, гуляя, заходят сюда; вид, открывающийся с этой возвышенности, более красив и более благороден, чем виды с самых знаменитых вершин. Во-первых, оттуда виден Юрский лес, чья густая листва спускается до самой Женевской равнины; дальше эта равнина и озеро, которые смеются и переливаются всеми цветами радуги, похожие на пейзаж Ватто; и дальше, на горизонте, как бледный призрак посреди солнечного сада, высится гора Гре в снежном саване.

Стояло утро. Барышня Дакс, которой было позволено гулять одной до десяти часов, большими шагами поднималась к зеленой возвышенности. Она с жадностью пользовалась своей утренней свободой. Она любила влажную прохладу пробуждающихся лесов и еще ночной запах цветов, которые только что разбудило солнце, первые песни птиц, и, больше всего, одиночество.

В этот ранний час обитатели гостиницы еще спали или, не торопясь, пили какао и парное молоко.

Не видно слишком шикарных туристов, нет модных панам, нет зонтиков всех оттенков радуги на этих диких тропинках, которым пустынность придает столько очарования.

Барышня Дакс внезапно подумала, что она на самом деле свободна, как убежавшая из конюшни лошадка; что это продолжается ежедневно вот уже две недели; что мама, враждебно настроенная к кроватям гостиницы, как и ко всему, что не является ее собственностью, горько жаловалась, будто засыпает только на рассвете; что Бернар ни за что не пропустит случая побродить утром по коридорам, где можно подглядеть за женщинами в панталонах; короче говоря, что ни одно существо не мешает ее мечтам; что все к лучшему в этой лучшей из Швейцарий; и зная, что никто не услышит ее, она изо всех сил кинула гулкому эху громкий радостный крик – крик маленькой девочки.

Она почти бегом поднималась по крутой тропинке, нарочно зацепляя мокрые от росы папоротники.

Барышня Дакс почти уже дошла до Вышки, когда внезапно остановилась в крайнем смущении: место было занято. Какая-то несносная парочка заняла небольшую площадку.

Низкие ветви ели скрывали барышню Дакс. Она обдумывала, как бы уйти незамеченной. Но ею овладело любопытство к этим людям, еще более ранним птицам, чем она. Она смотрела, оставаясь незримой, она следила.

…Парочка, мужчина и женщина. Барышня Дакс не знала их. Мужчине могло быть лет двадцать пять, женщине лет двадцать или двадцать два. Быть может, она еще девушка… Да, по всей вероятности. Во всяком случае, они были красивой парой: оба тонкие, высокие и стройные, она белокурая, он почти брюнет. Молча стояли они рядом, не касаясь друг друга, и смотрели на озеро и гору.

Барышня Дакс разглядывала их, удивляясь, что не замечала их раньше. Они были элегантны, элегантны по-настоящему, просто. Он медленным движением снял фетровую шляпу и бросил ее назад, не поворачивая головы.

Там, в синей дали, смешивались прозрачные краски Альп и неба. Неведомая чета, красивая и благородная, четко рисовалась на сияющем горизонте.

Они не касались друг друга. Но стояли очень близко, так близко, что мало-помалу руки их соединились. Тогда некое любовное томление заставило их повернуться друг к другу. Барышня Дакс увидела два улыбающихся профиля: насмешливый и лукавый, мужественность которого усиливалась небольшими усиками, и чистый и смелый, на котором сиял такой синий взор, что его можно было бы принять за сапфир.

Их уста медленно сблизились. В тишине барышня Дакс услыхала буйное биение собственного сердца. Ее пронзило неведомое ощущение. Два силуэта внезапно слились в один. Белокурая головка склонилась на плечо мужчины. И пение птиц, казалось, стало еще сильнее и нежнее от этого долгого поцелуя.