Наталья Пушкина-Меренберг - Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)

Для Веры и ее матери все было более чем понятно. Для других дам недовольство Островского вызывало недоумение. Напротив, провести целый год в Париже, в этом, по представлению русских, земном раю… Они полагали, что ему можно только позавидовать.

Сообщение Владимира не оживило разговора. Предстоящему отъезду графа радовался только Борис. Забавные картины вставали перед его глазами, и он уже надеялся, что недалек от своей цели. Он не верил, что женское сердце выдержит долгую разлуку. При разлуке оно страдает, но в конце концов находит утешение.

Для юного сердца Веры это было первым тяжелым испытанием, которое казалось подтверждением ее мрачных предчувствий. Они устрашали ее больше, чем она это говорила своему возлюбленному. Она собрала все свои силы, чтобы ее печаль не была замечена другими, которые сочли бы ее беспричинной. Но, придя в свою комнату, где притворяться было не нужно, она облилась слезами, и слезы облегчили ее бедное сердце. Чтобы утешиться, она достала из потайного места письмо своего возлюбленного и углубилась в его чтение. Искренняя любовь, в каждой строчке обращавшаяся к ее сердцу, успокаивала ее. Не было сомнений в чувствах Владимира, и она с большей уверенностью смотрела вперед на предстоящую разлуку.

Немногие дни, подаренные графом сыну, пронеслись для влюбленных, как ветер, и, прежде чем они это осознали, наступил момент прощания.

Насколько возможно, Островский проводил все время у Громовых, совсем пренебрегая своими родителями. Последние не жаловались, так как жили в ожидании того, что долгое пребывание в Париже положит конец волокитству их сына, как они называли его сердечную привязанность.

Вечера за чаем у Громовых стали ужасно грустны. Хозяйка казалась взволнованной и огорченной, тяжесть тяготела над всеми. Ольга и Любочка находили всю эту печаль по поводу предстоящего отъезда Владимира неуместной. Они пытались с этим бороться и придать разговору веселый тон. Но это ответа не находило и оставалось незамеченным.

С потаенным страхом наблюдал Борис за происходящим. Ему казалось, что Владимир действительно более чем товарищ юности и друг дома. Поэтому Беклешов вдвойне радовался удавшейся интриге, которая освобождала его от соперника.

В день отъезда Островский зашел после полудня на час, так как наверняка знал, что в это время Вера одна в комнате для занятий. Она стала приютом их любви, после того как сырая осенняя погода прервала их свидания в саду и на природе. В этой комнате, предназначенной для научных занятий, они вновь и вновь поверяли друг другу свою любовь. Но сегодня в их любовном шепоте сливались печаль и отчаяние.

— Не смейтесь надо мной, Владимир Николаевич, — в конце сказала Вера, — когда я снова говорю о своих предчувствиях, но я невыразимо боюсь нашего расставания. Когда и как мы снова увидимся?

— У вас нет ни малейших оснований для опасений, — отвечал Владимир.

— Если бы только не Париж! Там вы меня быстро забудете и, в конце концов, полюбите другую, — сказала она, с упреком глядя на возлюбленного.

— Как можете вы говорить, что я вас забуду, любимая! Ваш образ — всегда передо мной и моя любовь, моя вечная, неизменная любовь — глубоко в моем сердце. Но скажите мне, Вера, а за вас я могу быть спокоен? Ваши чувства не изменятся? Вы не позволите другим ухаживать за вами? Эта мысль приводит меня в бешенство.

— О, Владимир, это — невозможно. Как может вас это пугать? — ответила Вера, бросившись ему на шею. — Вы — солнце, осветившее мою жизнь, все мои мысли — только о вас. Без вас нет для меня радости.

— А Беклешов… останется ли вам он безразличен? Он часто смотрит на вас совсем по-особенному. Это не дает мне покоя, не позволяет уехать спокойно. Ведь говорят, что те, кто отсутствует, всегда виноваты.

— Опять все та же ревность? Не говорите мне о нем, Владимир. Вам хорошо известно, что он мне совсем безразличен… — покончив с этой неприятной темой, она продолжала: — обещайте мне часто писать и, пожалуйста, очень длинные письма. В них вы расскажете мне, чем заполнен ваш день, чтобы душою и дальше жить вместе.

— Я все сделаю для вас, Вера, все, что вы пожелаете, все, что доставит вам радость. Буду и письма писать, хотя раньше этой привычки у меня не было. Говорить с вами, даже на бумаге, будет для меня счастливейшим событием дня.

Эти слова немного успокоили бедную Веру. Они еще о многом говорили, и время ушло незаметно, как это всегда бывает у влюбленных. Наконец пришел час разлуки.

— Сегодня я должна вас еще раз увидеть, Владимир, прежде чем вы меня оставите так надолго, — сказала Вера при прощании, — хоть на мгновение. Приезжайте этим вечером к нам по пути… Я последней хочу видеть ваши глаза. Быть может, это принесет мне счастье!

— Конечно, я не уеду, — отвечал юный граф, — не увидав вас еще раз хоть на мгновение. К чаю я не приду, нужно дома собраться в дорогу. Почтовые лошади заказаны к десяти часам. Я отъеду от дома родителей и проеду мимо вас, чтобы хоть на секунду попрощаться со всеми вами.

Между десятью и одиннадцатью к дому Громовых подъехала коляска. Это был Владимир. Скинув с себя меховое пальто (при поездке ночью без него было не обойтись), он вошел в комнату, где семья собралась в его ожидании. Присутствовал и Борис Иванович, так как с радостью хотел наблюдать отъезд своего столь опасного соперника.

— Присядьте на минутку, Владимир Николаевич, — сказала госпожа Громова, поздоровавшись с ним. — Вы, конечно, знаете русский обычай. Нельзя прощаться стоя, если хочешь вернуться.

— Нет нужды, Мария Дмитриевна, уверять вас в моем живейшем желании как можно быстрее снова прийти в ваш гостеприимный дом, — отвечал Островский.

Он заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Сердце было полно печали. Через несколько минут он поднялся. Как сын, обнял Марию Дмитриевну и генерала. Молча поцеловал руку дамам. Говорить более не решался. Едва осмелился еще раз посмотреть на Веру и бросился из дома. Накинул пальто и вскочил в коляску. Все провожали его, стоя в дверях.

— Пошел! — крикнул он ямщику, послав рукой прощальный привет. — До свидания! — были последние слова, которые он прокричал. Лошади тронули и вскоре исчезли в сумраке ночи.

Завыл осенний ветер, холодный дождь, смешанный с градом, злобно застучал в окна. Старые деревья вокруг дома застонали и закряхтели, как будто почувствовали сердечную боль людей, которые совсем недавно беззаботно и радостно жили под своими зелеными крышами.

Как только утих последний звук удалявшейся коляски, Вера незаметно ушла к себе. И до поздней ночи ее матери слышались всхлипы и плач.