Кэтрин Коултер - Ночной ураган

— Я накормлю тебя, Джинни, — засмеялся он, — но немного погодя. Ну а пока я буду просто наслаждаться, глядя на тебя.

Наклонившись, он начал целовать ее живот короткими поцелуями-укусами, а когда выпрямился, глаза потемнели, и Джинни поняла, что Алек хочет ее, увидела, как на загорелой шее лихорадочно бьется жилка.

— Я не нравлюсь тебе, — пробормотала она. — Как ты можешь хотеть меня?

— Это, конечно, мое извращенное упрямство. У тебя прелестное тело, Джинни. Для меня большая радость наблюдать, как набухает твой живот. И груди.

— Я замерзла, Алек, — процедила Джинни и в подтверждение своих слов вздрогнула.

Он поспешно разделся, разбрасывая одежду по полу, что на него было совершенно не похоже — обычно Алек все аккуратно вешал на место. Скользнув под одеяло, он притянул Джинни к себе, поцеловал в лоб и нежно прошептал:

— Ну а теперь, мисс Юджиния, я хочу войти в тебя. Как тебе понравится такое?

Лишь ее тело желало этого, но только не она, Юджиния Пакстон Каррик. Алек сказал, что считает себя разумным человеком… значит, стоит попытаться.

Джинни отстранилась настолько, чтобы суметь взглянуть в лицо мужа:

— Алек, почему ты делаешь это? Почему так обращаешься со мной? Я ничем тебя не обидела, не причинила боли и хотела только помочь, быть с тобой, облегчить одиночество.

Алек не ответил. Прошло несколько мгновений, и неожиданно он навис над ней, раздвигая ее ноги. Джинни не противилась, остро чувствуя жар его тела, его силу, мощь и уверенность.

— Ты моя. И если когда-нибудь еще скажешь подобную глупость, я тебя запру.

Джинни ошеломление уставилась на него.

— Ты никогда не покинешь меня, Джинни.

Чуть откинувшись назад, Алек поднял ее бедра и рванулся вперед, войдя в Джинни глубоко, наполняя ее, не давая вздохнуть, запротестовать. Она была горячей и влажной, готовой к любви, и Алек улыбнулся, торжествующе, высокомерно, так, что Джинни мгновенно захотелось закричать, убить его и одновременно застонать от наслаждения. Но ее бедра приподнимались, чтобы вобрать его глубже в себя, и его живот прижался к ее животу, и все ее чувства сосредоточились внизу, в центре ее женственности, и Джинни тихо всхлипнула, обезумев от желания. Боль от его слов и поступков слилась с невыносимо-жгучими ощущениями, которые будил в ней Алек, и томление становилось невыносимым. Он продолжал двигаться в ней, вонзаясь и выходя, заставляя Джинни стонать и кричать, задыхаться и рыдать от невыносимого блаженства.

Алек так хорошо знал ее тело! Джинни думала, что он так же хорошо знает и ее, но, видимо, ошибалась. И, даже изнемогая от грусти, Джинни плакала, выгибалась, но он врезался в нее снова и снова, пока она не потеряла голову и рассудок, стремясь лишь к ошеломительному полету, в который так часто уносил ее Алек, и вот этот миг настал, и Джинни дрожала и извивалась в конвульсиях: ноги оцепенели, тело билось в экстазе, став единым целым с телом мужа. В эту секунду она стала частью Алека и приняла его в себя.

— Ты мой, — прошептала она, уткнувшись лицом в его шею. — Я люблю тебя, и ты мой.

Алек услышал эти слова в то мгновение, когда сам взорвался в судорогах наслаждения, пронизывающего его, разрывающего внутренности и в то же время исцелявшего, обновлявшего, соединявшего их вместе, делавшего неразделимыми, и откуда-то пришла странная уверенность, что это не кончится. Никогда.

— Да, — шепнул он, целуя ее груди. — Да.

Джинни вздрогнула и прижала его к себе еще сильнее.

Но пять минут спустя она смотрела на него непонимающими, полными боли, мрачными глазами, в которых стыла безнадежность.

— Я не шучу, Джинни. Немедленно отдай приказания миссис Макграфф относительно сегодняшнего меню и слуг. Это твое право и твои обязанности, но от всего остального держись подальше. Мы не знаем ни зачинщиков, ни соучастников. Опасность может быть слишком велика, и я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то.

Он по-прежнему оставался глубоко в ней, частью ее, и минуту назад сказал, что никогда, ни за что не покинет ее. Ложь… пустые слова, которые так часто говорят мужчины в минуты страсти.

Джинни долго молчала, хмуро глядя куда-то в пустоту, поверх его плеча.

— Неужели тебе мало быть только женой? Только матерью?

Какой мягкий, добрый, обманчиво-нежный голос! Голос разумного человека, пытающегося урезонить неразумную жену.

— Ты подпишешь дарственную на мое имя?

Алек на мгновение застыл, но тут же отстранился и лег на спину, глядя в потолок. Джинни неожиданно почувствовала, как безутешна, как одинока и несчастна, ощутила, как слипаются бедра от пролитого семени, как вдруг стало холодно, но упорно молчала. Да и что тут скажешь?

— Почему именно сейчас? Насколько я помню, ты сама не хотела этого. Тогда ты верила в меня, а я даже не был нормальным человеком… так, полудурок, безумец, потерявший память. Теперь же, когда мне больше не приходится мучительно вспоминать лица и события, ты не считаешь, что я способен позаботиться о тебе, защитить собственную жену.

— Верфь принадлежит мне. Я хочу, чтобы она была на мое имя. Не желаю зависеть от твоих… капризов, вымаливать каждый цент на свои расходы.

Алек повернулся к ней, белея лицом, гневно сверкая глазами.

— Но после несчастного случая я во всем зависел от твоих настроений, от твоей милости, от твоих идиотских женских прихотей.

— Верно, и я ничем не разочаровала тебя, правда? Всегда была рядом, отдавала все, что могла. Я верила тебе… и посмотри, какую награду получила за все! Еще один мужчина, который относится ко мне еще хуже, чем тот, за кого я когда-то вышла замуж.

— Не могу понять, какая связь между тем, что я не одобряю жалких попыток разыгрывать из себя мужчину, и твоим доверием ко мне. Я не спал с другими женщинами. Я не бил тебя, не издевался. Не дал повода сомневаться в моем благородстве и чувстве долга по отношению к тебе и дочери. Нет, мадам супруга, повторю еще раз, последний. Я ничего не подпишу. Ничего. Ты должна научиться доверять мне, и на этом все.

Джинни, подскочив, ударила его кулаком по плечу:

— Верфь моя! И я требую, чтобы ты отдал ее мне. Это только справедливо.

Алек схватил ее за руку, не давая шевельнуться:

— Я определяю, что справедливо, а что — нет. Ну а теперь давай я покормлю тебя. Не хочу, чтобы мой сын голодал.

— Это дочь, черт возьми!

— Нет, — покачал головой Алек, откидывая одеяло, чтобы снова взглянуть на ее живот. — Это сын. Я знаю. Не могу сказать откуда, просто знаю. Хочешь, чтобы обед принесли наверх? Нет, не отвечай, сейчас прикажу.

Он поднялся, обнаженный, длинноногий и прекрасный, и дернул шнур сонетки. Потом подбросил дров в камин, пока Джинни, онемев, наблюдала игру мышц под загорелой кожей, на спине, плечах, мощных бедрах. Алек, чувствуя на себе ее взгляд, потянулся, зная, что его грациозная фигура четко очерчена пляшущими языками пламени.