Герман Воук - Марджори в поисках пути

Такси как раз заворачивало за угол, когда Уолли Ронкен, торжественно одетый, с букетом гардений в руке, вошел сквозь вращающиеся двери, оглядывая вестибюль. Он обошел весь холл, обошел заведение Рампельмайера, расспрашивая официантов и посыльных. Потом поднялся в свой номер и позвонил Марджори домой, но ее не было и дома. Он проглотил ленч один, в своей гостиной, выходившей окнами на Центральный парк, деревья которого были расцвечены яркими красками осени.

Он позвонил ей на следующий день, чтобы извиниться, но ее не было дома. Он звонил ей несколько раз на следующей неделе. Когда он наконец застал ее дома, было уже слишком поздно, — если только когда-либо могло быть не слишком поздно. Она разговаривала с ним любезно, но отстраненно. Она уже встретила другого мужчину.

Только через пятнадцать лет Марджори узнала, что задержало его в тот день.

Возможно, была какая-то усмешка судьбы в том, что свела ее с этим человеком Маша Михельсон; та самая Маша, которая временами была ее ближайшей подругой, а временами становилась заклятым врагом; Маша, которая сделала все, чтобы она оказалась в постели Ноэля. Марджори встретилась с ним на ужине в доме Маши в Нью-Рошелл вечером того самого дня, когда она не встретилась с Уолли. Спустя какое-то время она узнала, что Маша пригласила их на этот ужин именно с целью познакомить друг с другом. Он был младшим партнером Михельсона по адвокатской конторе, приятный круглолицый человек, тот самый, который прекратил вой терменвокса во время бракосочетания, вытащив вилку из розетки в стене. Марджи смутно помнила, что он уже почти уговорил ее встретиться с ним накануне той ночи, когда Ноэль вдохновил ее уехать с ним. Усаженные за столом рядом друг с другом, они быстро разговорились, потому что уже встречались раньше; к концу ужина их разговор становился все более доверительным, они уже не замечали никого из других гостей. Она надеялась, что он пригласит ее на свидание. Он пригласил. Он хотел встретиться с ней уже на следующий день. Она понимала, что, согласно общепринятым правилам, должна оттянуть следующую встречу на неделю, но вместо этого она согласилась с прямотой, которая даже заставила ее немного покраснеть.

После второго свидания она уже знала, что хочет выйти за него замуж. Такие стремительные перемены в ее чувствах ужасали ее, но она ничего не могла с собой поделать. Это отнюдь не было слепым желанием просто наконец выйти замуж. После возвращения из Европы она встречалась со множеством достойных людей и вполне могла иметь столько поклонников, сколько сочла бы нужным; но ни один из них не затронул ее чувств. В обществе же этого человека ее сердце мгновенно воспламенилось. Все это было несколько недостойно, несколько по-детски, как подсказывало ее сознание, — то, что она так быстро и так сильно влюбилась в появившегося на горизонте новичка, но, в конце концов, времена Джорджа Дробеса миновали, не так ли? И ее собственные скептицизм и неодобрительное отношение к своему поведению ничего не могли поделать с ее чувствами. Ничто не имело никакого значения по сравнению с тем фактом, что она влюбилась.

Он был далеко не лучшим вариантом. Немного ниже среднего роста, хотя и атлетически сложен, и всего лишь на полголовы выше ее. Он говорил медленно, слегка холодновато и по делу, хотя все же в его речи проскальзывали нотки юмора. Такая манера представляла собой полный контраст как быстрому нервному остроумию и фантастической словоохотливости Ноэля, так и острой проницательности и язвительному красноречию Майкла Идена. Марджори считала, что судьба приготовит ей в мужья какого-нибудь из подобных говорунов, потому что люди такого типа оказались ее слабостью, но и размеренная, тщательно продуманная речь Милтона вполне устраивала ее. Его отношение к политике и религии было довольно старомодным; говоря о таком же человеке, но менее надежном и определенном, она назвала бы их банальными. Так, например, оказалось, что он хотел бы завести традиционно-религиозные порядки у себя в доме, и он был явно рад узнать про историю семьи Марджори. Ее даже забавляло, как мало все это трогало ее самое. Лишь одно она не могла понять и чертовски жалела об этом: почему она не обратила на него внимания, когда впервые встретилась с ним во время свадьбы Маши?

После третьего свидания Марджори не находила себе места, так как была уверена, что она и выглядела недостаточно эффектно, и не могла умно разговаривать, и вообще его интерес к ней из-за этого явно ослабевает. После четвертого (а все свидания состоялись на одной и той же неделе, в понедельник, среду, четверг и субботу) она знала, что он влюбился в нее так же крепко и быстро, как и она в него, и что он намерен сделать ей предложение.

Формального предложения он так никогда и не сделал. Они встретились рано утром в воскресенье после того критического свидания в субботу вечером и провели вместе весь день и весь вечер, отправившись на его новом «бьюике» в Нью-Джерси, по официальной версии — любоваться листопадом. Они колесили по великолепным аллеям, стоящим в пламени и желтизне осенних листьев, но совершенно не замечали их. Позавтракали и пообедали в придорожной таверне, остановились вечером на несколько часов при лунном свете. К тому времени, когда он привез ее домой, а это случилось в половине пятого утра, они уже обсудили дату свадьбы, и где они будут жить, и как они сообщат эту новость своим родителям. И только оставшись одна в спальне и взглянув на свое лицо в зеркале — самое знакомое в мире лицо, со стершейся косметикой, с растрепанными волосами, с окруженными тенью, но сияющими глазами, — лишь тогда она поняла, какой переворот произошел в ее жизни.

Внешне на переворот это не было похоже. Замужество с ним выглядело совершенно естественным и неизбежным, частью обычного хода вещей, подобно тому, как после окончания старшего класса приходит выпускной вечер. Еще в начале недели она пыталась бороться с этим чувством, пыталась найти какие-нибудь причины, по которым она не может выйти замуж за этого незнакомого ей человека, пыталась изображать скромность и сдержанность, которыми она должна была бы обладать. Но в его присутствии все ее благие намерения рассыпались. Еще до того, как неделя закончилась, она чувствовала себя его женой. Это оказалось побочным эффектом желания не ощущать себя таковой. Ее ошеломило признание Милта, когда, ведя машину в Нью-Джерси, он попросил ее не считать его глупцом или наглецом за то, что он не может не думать о ней как о своей жене. Вскоре после этого она сама призналась в чем-то подобном, они остановили машину на усыпанной листьями лужайке и стали с упоением целоваться и говорить о своей свадьбе как о решенном деле.