Екатерина Коути - Невеста Субботы

Сначала недоуменно, а потом с нарастающим страхом он таращится на меня, едва удерживая револьвер в руках. За каждым моим шагом следует выстрел. Пули с треском рвут хитиновый покров, и я чувствую, как он отваливается от меня кусками. Почуяв свободу, бабочка радостно трепещет, бьет крыльями, пляшет, и наконец-то я понимаю, что же она такое.

— Помнишь, как ты закармливал Мари россказнями об ангелах? — спрашиваю я, перекрикивая выстрелы. — Как пугал демонами несчастную Летти? Ты ведь не думал тогда, что все это может оказаться правдой и существует иной мир, такой же осязаемый, как наш? И что этому миру может быть до нас дело? Ну, тогда погляди. И вы все тоже поглядите.

Гастон отбрасывает ставший бесполезным револьвер и вжимается в стену. Глаза его бегают, как у безумного. А Джулиан и Ди, обнявшись, смотрят на меня доверчиво, словно дети в ожидании рождественского чуда, и я не хочу томить их ни секундой дольше.

Раскинув огромные, сверкающие синевой, ни на что в мире не похожие крылья, я делаю несколько взмахов и отрываюсь от земли.

20 ноября 1875 года, Лондон

Дорогая Фло,

Не буду кривить душой и в первых же строках признаюсь, что пишу тебе по настоянию Джулиана. Его томит, что со времени твоего поспешного отбытия ты не подала нам ни весточки. Подобное молчание кажется ему странным. Столько раз он пытался установить с тобой контакт для того хотя бы, чтобы попросить прощения, но ты его игнорируешь. Означает ли это, что ты сердита на него? Как по мне, то я не нахожу в твоем молчании ничего необычного. Было бы разумно предположить, что тебе неприятно вспоминать обстоятельства, при которых мы расстались. Однако мне ничего не остается, как проявить супружескую покорность и выполнить данное мне поручение.

В общем, напишу тебе все как на духу, Фло, а если Джулиан сочтет что-то неуместным, то пусть уж сам вымарывает!

Как ты и обещала, Джулиан не погиб от полученных ран. Однако его выздоровление растянулось на долгие месяцы. И что это были за месяцы! Мы с Фелтоном, его камердинером, несли дежурство у постели, пока хозяин метался в горячке и кричал от боли, которую едва притуплял лауданум. Раны загноились, и встал вопрос о том, чтобы отнять ногу до бедра, но Джулиан наотрез отказался от ампутации. Он был уверен, что выживет и так. Я же сходила с ума от страха и чувства вины перед вами обоими. Спала я в те дни по три-четыре часа. Иногда просыпалась среди ночи и бежала проверять, дышит ли он, жив ли. Когда стало ясно, что утюжить воротнички Фелтону сподручнее, чем менять бинты и перестилать запачканные простыни, я выдворила его из спальни. У хозяйской кровати мне поставили койку, чтобы я могла быть при больном неотлучно.

Тогда мне казалось, что ты дала мне это поручение, чтобы поумерить мою гордыню. Раз уж я как была, так и оставалась служанкой до самого нутра, то роль сиделки подойдет мне как нельзя лучше. Я не знала, как еще искупить вину перед тобой, поэтому рьяно взялась за дело. Ничего из того, что приходилось делать в спальне Джулиана, не было мне внове, и прислуживать ему было гораздо приятнее, чем мадам Селестине. Скажу без ложной скромности, что сама мадемуазель Найтингейл мне в подметки не годится. Кстати, ты, наверное, приятно удивлена грамотностью моего письма и моей связной манере излагать мысли. Так вот, пока Джулиан поправлялся, я была при нем за секретаря! Он диктовал мне письма, а если находил хоть одну малюсенькую ошибку, заставлял переписывать все заново, пока не выйдет идеально. Худшей муки и быть не может, но чего не сделаешь в угоду больному? Пришлось попотеть!

Произошло все на исходе третьего месяца. Болезнь уже миновала, но силы к Джулиану еще не вернулись, и я по-прежнему была его руками и ногами. Однажды утром он велел мне отпереть секретер и вытащить отделанную перламутром шкатулку, которая стояла в самой глубине полки, спрятанная за бумагами. Долго и безуспешно он скреб по замочку ключом, но левая рука была непривычна к мелким движениям. Наконец я попросила ключ и открыла шкатулку сама. На дне желтело колечко. Джулиан объяснил, что это обручальное кольцо его матери. Тут-то я и разревелась, впервые за столько времени. Неужели он предчувствует смерть и хочет поцеловать семейную реликвию? Джулиан улыбнулся, тоже в первый раз за всю болезнь, и сказал, что согнуть колено у него, к сожалению, не получится.

От такого намека я хлопнула себя по бедрам. Можешь вообразить эту сцену, Фло? Хлюпая носом, я втолковываю, что у него горячка и бред. На содержание к нему я хоть завтра пойду, но зачем ему такая жена — необразованная, без гроша за душой, да к тому же из рабов? Я же стыда не оберусь, когда он проспится и возьмет свои слова обратно! А он распластан в постели, лицо бледнее наволочки, но твердит, будто я окажу ему честь. Представляешь, я — ему? Вот умора! Но что мне оставалось делать? Сказав, что верну его по первому требованию, я надела на палец кольцо.

Обвенчались мы через месяц, по особой лицензии, без оглашения помолвки. Как заметил Джулиан, помолвки не всегда заканчиваются добром. А девять месяцев спустя у нас родился мальчик. Мы назвали его не Томас и не Эварист, а Артур. Никто из нашей родни не носил этого имени, и нам хотелось, чтобы он не перенял ничью судьбу. С замиранием сердца ожидаю, что же из него вырастет, потому что это один из немногих английских мальчишек, который не отведает розги. Ему и дня не исполнилось, как мы с его отцом поклялись, что никогда его не ударим — ни под горячую руку, ни после того, как схлынет гнев, а потребность в наказании останется. Поначалу я противилась. Не по-людски это — воспитывать детей без битья! Но вспомнила, как нас с тобой били и что потом из нас выросло, и скрепя сердце согласилась. Через год после рождения Артура у нас появилась дочка. Джулиан предложил назвать ее Лиззи. Он сказал, что это имя имеет для него особое значение, но так и не пояснил, какое именно.

Оба раза я не находила себе места от страха, что мои дети уродятся смуглыми, но кровь Джулиана переборола мою. Когда мне показали Артура, а потом Лиззи и я увидела их нежно-розовые щечки и золотистый пушок над головками — о, это были самые счастливые мгновения моей жизни! Летом, когда мы выезжаем на курорт в Рамсгейт, дети впитывают солнце, как губка апельсиновый сок, но загар к ним совсем не липнет. Ты бы их видела, Фло! Рыжее рыжего, в брызгах веснушек. Настоящие маленькие кельты.

Я могла бы долго рассказывать о проказах Артура и о том, как сладко пахнет от макушки Лиззи, но боюсь тебя утомить. Нам, матерям, только дай шанс похвастаться детворой, но тебе-то каково это слушать? Сколько ни напоминаю себе, что у тебя тоже есть дети, которым ты поешь колыбельную, сердце ноет от боли, что ты не познала радости настоящего материнства. Но раз уж депеши из детской вряд ли тебе интересны, расскажу о всех, кого ты знаешь и чья судьба может тебя волновать.