Памелла Джекел - Звезда моря

На следующий день пришел Майкл. Он уже давно перестал притворяться, что навещает только Мэри, и, в конце концов, губернатор узнал, что он также подает прошения, касающиеся жизни Анны. Майкл всеми силами старался успокоить Анну.

— Она была моей единственной настоящей подругой, — говорила Анна печально и взволнованно. — А я ей уделяла так мало внимания за последние две недели. Я была полностью поглощена собственной болью, собственными планами, я даже не пыталась смягчить ее отчаяние.

Майкл, не пытался внушить ей, что смерть Мэри — это даже к лучшему, потому что оба знали, это — ложь.

— Теперь для нее все кончено, Анна. В действительности, для нее было все кончено с того момента, как вас захватили. Ты же сама рассказывала.

— Да, это верно. Она была сама не своя. Уже с тех пор, как не стало Тома.

Мужчина протянул руку и нежно коснулся ее лица. Она почувствовала, что тянется к нему всем телом.

— Клянусь, я не позволю, чтобы ты умерла. Несмотря на свою тоску, Анна улыбнулась. Потом вздохнула и отвернулась от решетки.

— Как знать, Майкл. Мэри верила, я же никогда не разделяла эту веру. Возможно, она нашла лучшую каюту из всех, которые были в ее жизни.

— Большинство верит в это, девочка. Но то, что женщина называет концом света, бабочка называет жизнью.

— Я очень рада, что ты не упоминаешь имени Бога, Майкл. Сейчас я не хочу его слышать, по крайней мере, пока я в этой дыре.

Он улыбнулся:

— И это как раз то место, где ты о нем чаще всего слышишь. В этом кромешном аду, сотворенном руками человека. Ну а теперь отвлекись от мыслей о Мэри. С тобой все будет по-другому. Она в последний раз оказала тебе большую услугу.

Анна насмешливо взглянула на него.

— После ее смерти я убедил губернатора позволить тебе пользоваться некоторой свободой. Тебе будет разрешено каждый день совершать прогулки, тебя будут лучше кормить, чтобы поддержать твои силы и силы ребенка.

— Да, — Анна с отвращением скривила губы, — силы для виселицы. Он не захочет отступать.

— Возможно, — сказал Майкл, — но какова бы не была причина, мы обратим ее в преимущество для нас. Это всего лишь один шаг, Анна, но он приближает нас к двери.

Анна пренебрежительно пожала плечами.

— Неужели ты не понимаешь? — продолжал Майкл. — Должна быть какая-то другая причина, почему Лоэс не хочет терять тебя. Не из-за того, чтобы повесить, а из-за чего-то еще. Возможно, кто-то еще, кроме меня, просит за тебя.

Она тяжело навалилась на решетку, устав от всех мнимых надежд и разочарований. Майкл ушел, а Анна осталась стоять у двери, вглядываясь в этот крошечный квадратик света, не веря, что опять будет когда-нибудь свободна.

В течение двух недель Анна блуждала по камере, тысячу раз взглянув на скамейку, где было последнее пристанище Мэри. Женщина была рада своим ежедневным прогулкам, потому что теперь она могла размять ноги. Просто бегать, чего ей не следовало бы делать.

Приближалось Рождество. Анна все чаще чувствовала шевеление ребенка. Ночью, когда не шел сон, она клала руки на живот и разговаривала с невидимым младенцем. Поглаживая живот, она рассказывала ребенку все, что хотела, чтобы он знал это, в том случае, если ее не станет.

В эти часы она много думала о своем прошлом, так как будущее казалось призрачным. Часто она слышала голос матери, рассказывающей о пороке и добродетели. Анна всегда считала эти разговоры нудными, а тему незначительной. Она старалась подняться над тем, что называлось моралью, и просто жить. Слова «грех» никогда не было в ее словаре. Но теперь этот вопрос встал для нее снова.

Она никогда не могла, да и не сможет больше, как бы ни страдала, просить прощения у Бога. Потому что не могла обращаться, как она считала, к гробнице, призраку, пустоте. Но сердцем она чувствовала, лежа в темноте камеры со сложенными на животе руками, что грех — это не то, что принято называть этим словом. Грех — это не воровство, не ложь, не прелюбодеяние. Грех — это, конечно же, не ребенок внутри нее, хотя она и не была замужем. Грех — это когда один человек беспечно идет по жизни другого, осознавая при этом, что оставляет глубокие раны. Она знала, что была виновата. В этом грехе Анна раскаивалась-, но не перед Богом, а перед погибшими друзьями, покинутыми любовниками, перед родителями. В мыслях она их простила и теперь хотела, чтобы они услышали ее слова раскаяния.

За день до Рождества, занятая своими мыслями, Анна, услышала приближающиеся шаги. Прежде чем она успела опомниться, в камеру вошли трое стражников, связали ей руки и вывели за дверь.

Когда они вышли из тюрьмы, она взволнованно посмотрела вокруг:

— В чем дело? — спросила Анна, но ей никто не ответил. — Куда вы меня ведете? — настаивала она, но все молчали.

Они провели ее мимо прогулочной площадки, и у женщины по спине пробежал холодок. «Боже мой, — думала она, — они собираются повесить меня сейчас, прямо сейчас, без свидетелей, пока нет Майкла, и я беспомощна!» Она готова была кричать от страха. Но ее втолкнули в дом, где заседало правительство, повели вверх по ступенькам, и прежде чем она смогла успокоиться, женщина очутилась в комнате перед огромным письменным столом.

За столом сидел губернатор Николас Лоэс. В стороне стоял Майкл, который тотчас же подошел к ней.

— Анна, ничего не говори, — прошептал он. — Ничего, что выведет его из себя.

Она подавила в себе негодование и вопросы относительно своей небрежной транспортировки и стала терпеливо ждать.

— Мадам, сейчас канун Рождества, — сказал губернатор. Анна взглянула на Майкла. Он незаметно кивнул.

— Я знаю, милорд, — тихо, но с достоинством ответила она.

Он собрал со стола две кипы бумаг и протянул их, как будто предлагал ей. Но женщина не шевельнулась, так как руки ее были связаны.

— Что это такое, как вы думаете? — спросил губернатор.

— Не знаю, милорд, — она нервно облизала губы. Он откинулся назад, развалившись в кресле,

— Вот это милое маленькое послание от капитана Вудса Роджерса. Думаю, эта личность вам знакома? — Лоэс опустил глаза на листок бумаги, лежавший перед ним. — Он пишет: «Я думаю, мадам Бонни может быть разрешено помилование. Несмотря на ее прошлое, она заслуживает уважения. Однажды она помогла разбить испанцев и обратить их в бегство с Нью-Провиденс, рискуя при этом своей жизнью и свободой. Я сам, будучи губернатором и главным судьей на Багамах, неверно осудил ее по более незначительному обвинению, что, возможно, и привело ее к теперешнему внезаконному статусу. Я, конечно, не желаю вторгаться в Вашу юрисдикцию, но просил бы Вас рассмотреть вопрос о ее помиловании».