Евгения Марлитт - В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

И сосны, росшія вокругъ мастерской, могли покачивать своими вершинами, потому что онѣ, съ тѣхъ поръ какъ стояли на землѣ Шиллинга, не разу еще не видали такой бурной разлуки между мужемъ и женой. Бывали между Шиллингами упрямые и буяны, бывали и между женами своенравныя и капризныя, которыя умѣли отстаивать свои права и держать свой скипетръ съ суровымъ достоинствомъ. Но хозяинъ оставался хозяиномъ и повелителемъ, хотя бы жена и принесла съ собой полные сундуки драгоцѣнностей и знатное, благородное имя; и если иногда супруги и шумѣли между собой, то всетаки старыя деревья не могли до сихъ поръ разсказать такихъ злыхъ и ядовитыхъ словъ, какія вырывались изъ устъ этой женщины и долетали до нихъ черезъ окна мастерской.

На другой день баронъ Шиллингъ имѣлъ продолжительный разговоръ съ повѣреннымъ баронессы, который проводилъ ее только до кареты и остался въ домѣ Шиллинга. Мадемуазель Биркнеръ, какъ всезнающая, также была приглашена на совѣщаніе, и ей было объявлено обо всемъ „тамъ происходившемъ“…

Потомъ послѣ обѣда баронъ Шиллингъ пришелъ въ нижній этажъ.

Хорошо, что заботы и тоска привели сюда маіоршу какъ разъ въ это время, потому что донна Мерседесъ совершенно растерялась и осталась безъ движенія въ оконной нишѣ, когда онъ вошелъ въ комнату почти въ одно время съ негромъ, доложившимъ о немъ.

Онъ былъ въ дорожномъ платьѣ, и у подъѣзда стоялъ экипажъ, который долженъ былъ отвезти его и его багажъ на желѣзную дорогу.

– Я пришелъ предложить еще разъ доннѣ фонъ Вальмазеда и дѣтямъ Люціана свой домъ въ полное и неограниченное распоряженіе, – сказалъ онъ маіоршѣ, отказываясь отъ стула, который она ему предложила. – Моя добрая Биркнеръ и Анхенъ постараются сдѣлать комнаты болѣе уютными и удобными, когда изъ нихъ увезутъ чужое имущество! – Какъ странно, съ какимъ рѣзкимъ удареніемъ произнесъ онъ эти слова, вмѣстѣ съ тѣмъ сопровождая ихъ свѣтлымъ взоромъ и глубокимъ вздохомъ облегченія!

– Я уѣзжаю. Я испытываю удручающее чувство, точно душа моя одичала въ долголѣтней борьбѣ съ тяжелыми впечатлѣніями, и пока все это не изгладится изъ моей памяти, я не вступлю въ свой родной домъ.

Потомъ онъ приблизился къ оконной нишѣ и взялъ своими прекрасными сильными руками правую руку донны Мерседесъ, лежавшую на письменномъ столѣ. Исчезли весь гнѣвъ и вся досада изъ этихъ голубыхъ блестящихъ глазъ, горѣвшихъ сегодня тѣмъ же огнемъ, который былъ зажженъ вчера однимъ мгновеньемъ.

– Простите, – прошепталъ онъ, наклоняясь къ молодой женщинѣ. – Неуклюжій германецъ плохой знатокъ женской души, – онъ искупитъ это долголѣтними одинокими скитаніями по свѣту.

И, тихо, осторожно коснувшись губами раненыхъ пальцевъ, онъ повернулся и вышелъ изъ комнаты.

Принадлежавшая князю Требра вилла лежала близъ города. Очень оживленное шоссе съ прилегавшими къ нему прекрасными аллеями тянулось по краямъ парка, и на немъ было безпрерывное движеніе.

Но чѣмъ глубже въ паркъ, тѣмъ становилось все тише и тише; можно было слышать, какъ золотистый фазанъ пробирался сквозь чащу, козули спокойно паслись на прогалинахъ, тѣнь отъ густыхъ и частыхъ деревьевъ была такъ велика, что отсюда вѣяло прохладой на дорогу, – настоящій рай для исполинскихъ папортниковъ, разросшихся буковъ и плюща, который, не будь энергично защищающейся человѣческой руки скоро затянулъ бы всѣ узкія лѣсныя тропинки. Долго приходилось идти этими извилистыми тропинками, чтобы достигнуть человѣческаго жилища. Тамъ и сямъ возвышался небольшой павильонъ изъ древесной коры между вѣтвями дубовъ и буковъ, и виднѣлись въ зеленой чащѣ каменныя скамьи, но около павильонныхъ крышъ, освѣщенныхъ прорывавшимися сквозь чащу солнечными лучами, летали только блестящія бабочки, а на каменныхъ скамьяхъ отдыхали молодыя птички, впервые попытавшіяся вылетѣть изъ родного гнѣзда.

Далѣе выступали изъ зелени каменные профили и пластически поднятыя руки; они появлялись тамъ и сямъ по склонамъ возвышенности и выглядывали изъ темныхъ кустарниковъ на ея вершинѣ, гдѣ постепенно начинали выступать одна за другой отдѣльныя ослѣпительной бѣлизны мраморныя колонны, которыя освѣщенныя солнцемъ казались струнами исполинской арфы, висѣвшей надъ темной зеленью лѣса. Это былъ перестиль маленькаго замка, напоминавшаго доннѣ Мерседесъ, по ея словамъ, ея сгорѣвшій родной домъ въ южномъ отечествѣ.

Тамъ, по ту сторону океана мраморное великолѣпіе лежало въ закоптѣлыхъ отъ дыма обломкахъ среди высокихъ кустарниковъ и сѣти ліанъ, спускавшихся съ ближайшихъ деревьевъ и охватывавшихъ жадными объятіями произведеніе рукъ человѣческихъ. Здѣсь также протягивались милліоны тонкихъ зеленыхъ нитей, старавшихся обхватить бѣлый домъ, но здѣсь гибкіе стебли вьющихся растеній должны были подчиниться волѣ человѣка. Они вились вокругъ террасы и ея бронзовыхъ перилъ, оставляя открытой тамъ и сямъ блестѣвшую, какъ золото, проволочную рѣшетку – и казалось со ступени на ступень падалъ мѣстами бѣлоснѣжный, мѣстами розовый каскадъ, – вились и по оградѣ, по цоколямъ колоннъ и постаментамъ статуй, какъ зеленая паутина, испещренная тысячью разныхъ цвѣтовъ, и маленькій замокъ стоялъ тамъ, какъ красавица въ яркомъ пестромъ плащѣ, наполовину спущенномъ съ бѣлоснѣжнаго плеча.

Прежде вилла была цѣлью прогулокъ благодаря ея сказочной красотѣ и прохладному парку, такъ какъ едва ли могли кого нибудь привлечь старый болѣзненный князь, изрѣдка появлявшійся на террасѣ и разодѣтые лакеи, болтавшіе у подъѣзда…

Но съ тѣхъ поръ, как „американка“ сдѣлалась владѣтельницей этого замка, многіе по цѣлымъ часамъ бродили по дорожкамъ парка, чтобы посмотрѣть на прекрасную женщину, медленно прохаживавшуюся между лавровыми деревьями и розами или спускавшуюся съ террасы, чтобы вскочить на лошадь и стрѣлой умчаться въ паркъ.

Прошло почти три года, съ тѣхъ поръ какъ донна Мерседесъ купила эту виллу, а прелесть ея своеобразной красоты и молва о ея баснословномъ богатствѣ были предметомъ всеобщаго удивленія, усиливавшагося еще тѣмъ, что она жила въ полномъ уединеніи, но видимо счастливая и довольная, съ двумя прелестными дѣтьми своего брата и маіоршей Люціанъ.

Маіорша сдержала свое слово, не оставаясь въ монастырскомъ помѣстьѣ ни одной минуты болѣе того, чего требовалъ долгъ. Она была единственной наслѣдницей всего состоянія Вольфрамовъ, такъ какъ послѣ ея брата не нашлось никакого завѣщанія… Нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ печальныхъ событій она продала монастырское помѣстье. Съ крѣпко сжатыми губами, не глядя по сторонамъ и не оборачиваясь назадъ, прошла она послѣдній разъ по переднему двору и захлопнула калитку, выходившую на улицу, гдѣ донна Мерседесъ и дѣти ждали ее въ экипажѣ, чтобы увезти навсегда на „виллу Вальмазеда“.