Жюльетта Бенцони - Изгнанник

Кормье по очереди внимательно взглянул на этих двоих мужчин, охваченных решимостью, и понял, что было бы бесполезно пытаться их отговорить.

– Как хотите, – вздохнул он. – В общем-то можно кое-чего добиться, если располагать деньгами…

– У меня их достаточно!

– Возможно, нам удастся получить разрешение на свидание, но я вас умоляю, доверьте мне самому вести переговоры и ни в коем случае не допускайте никаких грубостей! Иначе мы все трое там и останемся!

Пешком они дошли до набережной Сены по улицам, которые становились все более пустынными по мере приближения к Гран Шателе, но стоило им подойти к мосту Пон-о-Шанж, они увидели, что вокруг черным-черно от скопления народа, хотя было очень холодно и мрачные низкие тучи на желто-сером небе предвещали снегопад. Улица Барилери, которая начиналась за мостом, была переполнена толпами людей, взволнованных и озабоченных. Слышался смех, а иногда и песни. В этот момент часы на башне Консьержери пробили четыре удара. Ив Кормье я ожидании поднял голову.

– Что делают здесь все эти люди? – шепотом спросил Гийом.

– Они ждут, когда вывезут приговоренных, чтобы сопровождать их на эшафот. Телеги, на которых повезут этих несчастных, стоят сейчас во дворе Мэ, недалеко от главной лестницы дворца, рядом со входом в тюрьму. Придется подождать, пока толпа схлынет, иначе нас раздавят в этой давке.

Гийом не ответил. Терзаемый страшным предчувствием, он вглядывался в это море людских лиц, в котором иногда сверкали зловещие отблески стали клинков и слышался звон оружия. Средневековые башни Консьержери, выныривающие из покрывала густого тумана, нескончаемо тянулись вверх, что показалось ему еще более зловещим предзнаменованием. Они были похожи на крепостную стену, отделяющую живых от царства мертвых.

Стоя рядом со своими попутчиками на углу моста, вдоль которого когда-то стояли дома 10, Гийом боролся с желанием броситься в этот движущийся людской поток, злобно кипящий от ненависти, кулаками пробить себе в нем дорогу и, нанося удары направо и налево, биться до тех пор, пока ему не удастся отыскать свою жену и освободить ее из этого подземелья… Надо сказать, что Пьер Аннеброн думал о том же.

– Я сейчас же отправлюсь туда! – процедил он сквозь зубы, но Кормье, услышав эти слова, удержал его:

– Вы сделаете большую глупость! Как бы вы ни были сильны, вас растопчет толпа! И ради чего? Проявите хоть немного терпения: через несколько минут мы сможем без помех дойти до самого дворца. Смотрите! Вот первая телега уже выезжает!

Действительно, железная ограда открылась, и, встреченная кровожадными воплями одичавшей толпы, из ворот показалась деревянная повозка, сопровождаемая конными и пешими жандармами. Возвышаясь над людскими головами, на повозке были видны фигуры шести человек: четырех мужчин и двух женщин. Они стояли спиной друг к другу, их руки, сведенные за спиной, были перевязаны узкими кожаными ремешками, которые прикреплялись к дощатой боковой стенке повозки. За первой повозкой следовала другая с семью приговоренными…

По мере того как этот скорбный кортеж приближался к мосту, Гийом и Пьер с округлившимися от ужаса глазами напряженно всматривались в лица несчастных, которых везли на казнь, сопровождая оскорблениями, пошлыми шуточками и игривыми куплетами. Им коротко обрезали волосы, наголо обрив затылок, полностью обнажили шею, отрезав воротник рубашки у мужчин и разодрав верх платья у женщин, которым нечем было прикрыть свою наготу, так как косынки у них тоже отобрали. Опошленные, выставленные на всеобщее обозрение, без защиты, даже без священника в свои предсмертные минуты, к варварской радости обезумевших людей, которые даже ни с кем из них не были знакомы, они являли собой один из самых удивительных фактов той страшной эпохи – возвышенное благородство и мужество, достойные уважения. Некоторые даже вызывающе улыбались с оттенком презрения. Другие молились громко и не таясь, стараясь словами молитвы подавить насмешку. Все старались не дрожать от пронизывающего ветра, хотя кожа их посинела от холода…

И вдруг, когда уже первая повозка заворачивала на набережную Межисери, Аннеброн, самый высокий из них троих, издал крик, скорее похожий на рычание:

– Агнес!.. Нет!..

Кроме его товарищей, никто не слышал этого возгласа: толпа санкюлотов в засаленных якобинках 11 вопила что есть мочи «Едут! Едут!» Гийом тоже увидел ее. В едином порыве они оба сразу же рванулись вперед и едва не попали под копыта лошади. Пеший жандарм грубо оттолкнул их, отгоняя как и прочих, ударами эфеса шпаги:

– Дорогу! Дайте дорогу, идиоты! Хотите, чтобы вас повезли заодно с этими?

С побелевшими губами Ив Кормье бросился к ним и помог выбраться из толпы, увлекая за собой к кирпичной стене соседнего дома. Они были настолько возбуждены и потрясены увиденным, что никак не могли отдышаться.

– Ради всего святого, позвольте мне увести вас отсюда! Теперь уже ничего нельзя сделать…

– Можно! – возразил Гийом. – Можно следовать за ни ми… до самого конца! Вдруг представится какой-нибудь случай?

Вторая повозка проехала мимо, и толпа сомкнулась за ней. Гийом и Аннеброн последовали вслед, судорожно ища хоть какую-нибудь возможность, чтобы вмешаться в ход событий. Но это было невозможно. Настоящий поток низвергался, казалось, с самых крыш, из раскрытых настежь окон, и закручивался водоворотом вокруг повозок. В глубине души оба знали, что они бессильны, безоружны и что малейшая попытка приведет их к смерти. Гийом кипел от ярости а Аннеброн… плакал. И оба также знали, что до конца дней в их памяти сохранится триумфальное – и это вполне подходящее слово! – лицо Агнес, идущей на смерть И не важно что спутанные волосы ее были грубо обрезаны, что серое искромсанное платье обнажало белые плечи, но гордые глаза ее надменно сверкали. Она так была похожа на королеву, и ничто в ее облике не обнаруживало хоть малейшего страха Она шла на смерть за своего короля, которому служила верой и правдой, и этим была горда!..

По улице Моннэ, затем по улице Руль и, наконец, по Почетной улице, которая вела прямо к площади Революции кортеж проследовал к месту казни, и двое мужчин, муж и любовник, шли в толпе следом за ним, охваченные неистовым чувством, приковавшим их к этой жалкой повозке, с которой Агнес начинала восхождение к славе, ведомой лишь ей одной…

Улица, зажатая между домами, распахнулась неожиданно, как занавес в театре, и взору открылась огромная площадь, где уже зажигали факелы, так как зимняя ночь наступает быстро. На фоне розовеющего неба, где вырисовывались ветви деревьев на Елисейских Полях, торчали две черные руки гильотины, а между ними предательски блестел стальной треугольник, который должен был опуститься сегодня тринадцать раз…