Филиппа Грегори - Наследство рода Болейн

Сижу в кресле в своей комнате, руки сложены на коленях, передо мной три лорда с мрачными лицами — члены Тайного совета. За доктором Херстом послали наконец. После долгих недель допросов, обысков, проверок счетов — они даже выясняли у младшего конюха, куда и с кем я езжу кататься, — настал час суда.

Понятно, они старались узнать, с кем я тайно встречалась. Но в каком заговоре меня подозревают — с императором, с Испанией, с Францией, с Папой Римским? Этого я понять так и не смогла. Меня могут подозревать в чем угодно — в любовной связи или в участии в шабаше ведьм. У всех и каждого спрашивали, где я бывала, кто меня часто навещал. Мои связи — вот главное в расследовании. Но в чем суть подозрений? Этого я не понимаю.

Я не виновна ни в заговорах, ни в колдовстве, ни в прелюбодеянии. Могу высоко держать голову, совесть моя чиста. Но юную особу гораздо моложе меня уже готовы осудить на смерть, и множество невинных людей сожгли на костре единственно за то, что понимают причастие не так, как король. Теперь, чтобы выжить, в Англии недостаточно просто быть невиновным.

Все равно выше голову! Пусть противник силен — беспричинно жестокий брат или самовлюбленный безумец король Англии, — я соберу все свое мужество и приготовлюсь к худшему. Бедный доктор Херст — на лбу выступили бисеринки пота, то и дело утирает лицо не первой свежести платком.

— Против вас выдвинуто обвинение, — напыщенно заявляет Риотсли.

Холодно смотрю на него. Никогда его не любила, да и он меня тоже. Бог свидетель, он верно служит Генриху. Все желания короля выполняются, но при этом соблюдается хотя бы видимость законности. Мы оба знаем, чего нынче хочет король.

— До короля дошли слухи, что у вас этим летом родился ребенок и его сразу же унесли и спрятали.

У доктора Херста отвисает челюсть:

— Что-что?

Стараюсь сохранить спокойствие.

— Это ложь. Я не знала мужчины с тех пор, как его милость король оставил меня. Вы сами доказали — его я тоже не знала. Следовательно, я была девственницей, девственницей и осталась. Можете допросить служанок — никакого ребенка не было.

— Служанок уже допросили. — Он явно наслаждается ситуацией. — Мы спросили всех и получили совершенно разные ответы. У вас в доме есть враги.

— Очень жаль. Это всецело моя вина — служанок надо держать в строгости. Некоторые склонны ко лжи.

— Мы услышали и кое-что похуже.

Доктор Херст побагровел и едва перевел дух. Я тоже удивилась: куда уж хуже? Если на открытом суде мне предъявят чужого ребенка и готовых в чем угодно поклясться свидетелей, как я смогу защититься? Тщательно построенного обвинения мне не опровергнуть.

— Что вы имеете в виду?

— Ребенка не было, вы просто притворились, что родили мальчика, и убедили своих сообщников, что это сын короля и наследник английского трона. Вместе с изменниками-папистами вы надеетесь свергнуть Тюдоров. Что вы скажете на это, мадам?

У меня в горле пересохло. Ищу слова, убедительные доводы — ничего не приходит в голову. Одного этого достаточно для ареста. Они нашли свидетелей? Я притворилась, что родила ребенка? Объявила его сыном короля? Меня обвинят в измене, отправят к Екатерине в Сионское аббатство, и мы погибнем вместе — две опозоренные королевы на одной плахе.

— Это все неправда, — говорю я просто. — Тот, кто утверждает такое, — лжесвидетель и обманщик. О заговоре ничего не знаю, я — верноподданная сестра короля и всегда на его стороне.

— Вы отрицаете, что на пути во Францию вас ждут свежие лошади?

— Отрицаю.

Как только у меня вырывается это слово, понимаю — совершила ошибку. Они могут знать о подставах.

Сэр Томас улыбается — поймал меня наконец.

— Действительно отрицаете?

— Лошади ждут меня, — вмешивается доктор Херст, голос его дрожит. — Как вам известно, у меня множество долгов. Я и решил: если кредиторы станут наседать, сбегу в Клеве и попрошу у герцога денег. Вот зачем мне понадобились лошади.

Недоверчиво гляжу на него — как быстро сообразил! Он лжет, но они этого не знают. Доктор Херст отвешивает поклон.

— Простите, леди Анна, я собирался вам во всем признаться, но мне было стыдно.

Сэр Томас переглядывается с другими членами совета. Не самое предпочтительное объяснение, но все же объяснение.

— Хорошо. Двое слуг, сочинившие эту историю, будут арестованы за клевету и отправлены в Тауэр. Объявляю от имени короля: ваша репутация остается незапятнанной.

Перемена слишком внезапна. Выходит, я оправдана? Может быть, это шутка?

— Благодарю его величество за братскую заботу. — Я тщательно подбираю слова. — И остаюсь его самой верноподданной сестрой.

— Прекрасно. Мы можем ехать. Совет захочет узнать, что вы очищены от подозрений.

— Уезжаете?

Догадываюсь, что меня захотят поймать на чем-нибудь как раз в минуту облегчения. Они не понимают, как глубоко засел во мне страх. Я никогда не смогу отпраздновать мое спасение, потому что никогда в него не поверю.

Как во сне, встаю с кресла, иду вместе с ними к дверям, спускаюсь по парадной лестнице. У входа сэра Томаса ждет свита, реет королевское знамя.

— Надеюсь, его величество в добром здравии?

— Сердце его разбито, — откровенно говорит сэр Томас. — Дела плохи, по-настоящему плохи. Нога болит ужасно, и поведение Екатерины Говард причинило ему немалое горе. Весь двор в трауре, словно она действительно умерла.

— Ее освободят?

— А вы как думаете? — смотрит настороженно.

Качаю головой. Не такая я дура — говорить, что думаю, особенно сейчас, когда сама под подозрением.

По правде говоря, уже много месяцев я думаю, что Генрих выжил из ума. Он может освободить Китти, даже снова взять ее в жены или объявить сестрой, а может и голову отрубить — смотря по настроению. Может предложить мне брак, а может казнить за измену. Похоже, никто, кроме меня, не понимает — он просто чудовищный безумец.

— Все решает король, — говорит сэр Томас в согласии с моими невысказанными мыслями. — Его ведет сам Бог.

Тауэр, февраль 1542 года

Хихикаю, скачу на одной ножке, выглядываю в окно и болтаю с чайками. Никакого суда, никаких допросов, ни малейшей возможности очистить свое имя от подозрений, значит, нет смысла оставаться в здравом уме. Публичный процесс против этой дурочки, Екатерины, начать не осмелились, а может, она сама отказалась. Не знаю и знать не желаю. Знаю только то, что мне рассказывают. Со мной разговаривают нарочито громко, будто я глухая старуха. Я не глухая, я сумасшедшая. Сказали, что парламент осудил Екатерину и меня за государственную измену и заговор против короля. Нас признали виновными без суда, без судьи, без присяжных и защитника. Таково правосудие короля Генриха. Я смотрю в одну точку и глупо хихикаю, пою дурацкие песенки и спрашиваю, когда мы наконец отправимся на охоту. Теперь уже недолго. Через пару дней Екатерину привезут из Сионского аббатства и обезглавят.