Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

– Да, – кивнула Рита. – Я поехала посмотреть, цел ли еще тот дом, о котором говорилось в письме. Видишь ли, некогда Сазонов… Юрский… работал врачом на Сормовском заводе. А мой дед, отец моей матери, Никита Ильич Шатилов, был на том заводе управляющим.

– Ты говорила о нем тогда, я помню, – пробормотал Георгий. – Значит, Юрский спрятал сокровища в доме управляющего? Но ведь дом разрушен. То есть клада больше нет?

Да, в самом деле, подумала Рита, советские школы воспитывают молодое поколение в презрении к материальным ценностям. Такая отчаянная надежда прозвучала в голосе Георгия, что даже жаль было разрушать ее.

«Скажи нет! – словно бы шепнул ей чей-то голос. – Скажи нет, верни тот покой, то счастье, которые были с вами всего лишь час назад!»

Нет. Между ними больше не должно быть недомолвок и лжи.

– Юрский спрятал клад совсем в другом доме. Он стоял рядом с домом управляющего. Помнишь его?

– Конечно, помню! – хохотнул Георгий. – Это та развалина, тот притон… шалман, как его называл Егорка Малышев.

– Раньше там была больница для сормовичей. Юрский вел в ней прием рабочих. Именно там под полом он и спрятал ящичек с золотом и бриллиантами.

– С золотом и бриллиантами? – зачарованно повторил Георгий. – Как у Стивенсона?

– А также у Джека Лондона, Майн Рида, Эдгара По… et cetera, et cetera!

– Слушай, ты в это веришь?

– А почему нет? – пожала плечами Рита. – Юрский так написал в своем предсмертном письме, перед смертью не лгут. Он фанатично хотел обеспечить сына, сделать его богатым.

– И что сын? Ты ему сказала про клад?

– Сказала, конечно. Он отказался от денег.

– Почему?

– Для него они не имеют никакого значения. Он – особенный человек. Ему не нужно ничего. Он потерял в жизни столько, что не восстановишь ни за какие деньги. Ни за какие! Я хотела предложить деньги его матери, но она умерла.

– И чьи деньги теперь?

– Не знаю. Думаю, твои.

– Что?!

– А почему бы и нет? – усмехнулась Рита. – Мать Павла, Марина Аверьянова, – помнишь, о ней говорили, когда я была у вас в гостях? – троюродная сестра Александры Константиновны по отцу. Больше наследников у Марины нет. Фактически деньги принадлежат вам, вашей семье.

– А вашей?

– Ну, кровного родства между нами и Мариной нет, я являюсь лишь душеприказчицей. Юрский с легким сердцем и поручил нам с матерью распорядиться деньгами, так как знал, что мы в них не заинтересованы, поэтому исполним свой долг перед ним.

– То есть ты не хотела бы взять деньги себе?

– Нет.

– Тогда почему молчала о них?

– Я же объяснила: забыла.

– Не понимаю, – недоверчиво проговорил Георгий. – Я не понимаю!

– Послушай, – резко сказала Рита, внезапно потеряв терпение. – Это, наверное, большие деньги, но моя семья и без них очень богата. Я – единственная наследница Ле Буа. Мне хватает денег сейчас и хватит на всю жизнь. Конечно, если бы ко мне приставали с ножом к горлу – возьмите, возьмите деньги Юрского! – я бы, пожалуй, взяла, но только в таком случае. Наследник от клада отказался, и я пальцем не шевельну, чтобы отыскать его. Твоя любовь значит для меня гораздо больше, чем все деньги на свете.

– Тогда, получается, – возбужденно проговорил Георгий, – деньги в самом деле мои, и я могу делать с ними все, что захочу?

У Риты стало холодно в груди. Показалось, там пробили дыру, в которую подул студеный ветер – куда более студеный, чем тот, который дует на улице. Ветер вселенской пустоты и одиночества. Она сказала Георгию о любви, а он ей – о деньгах.

– Конечно. Ты можешь делать с ними все, что хочешь.

Глаза Георгия сияли.

– Как ты думаешь, сколько их там? – спросил он таинственным шепотом.

– Не знаю. Достанешь – увидишь. Когда мы сможем уехать в город?

У него стал смущенный вид.

– Да хоть сейчас.

– Каким образом? Вроде бы автобус до станции проходит только вечером.

– Ну… дядя Коля еще не уехал.

Рита опустила голову.

Значит, Монахин поручил Георгию выспросить все у Риты как можно скорей. Нет, здесь более употребимо слово – допросить. Учитывая, что отец Георгия трудился в НКВД, Монахин надеялся, что наследственные черты возобладают. Ну, он не ошибся. Георгий ее в самом деле допросил…

Но кое-чего Монахин все же не предусмотрел. Ее реакции.

– Георгий, знаешь, что? Я с вами не поеду.

– Как это?

Он хлопнул глазами, будто ошарашенный мальчишка.

– Не поеду, и все.

– Почему?!

Рита чуть не брякнула: «По кочану!» Фразочку она подцепила от Георгия, и оба страшно хохотали, когда она так говорила. Но сейчас сказать так было нельзя. Смешные слова принадлежали прошлому, которое внезапно кончилось.

– Тогда и я не поеду.

– Нет, ты поедешь. А я заночую здесь и вернусь в Энск завтра. Надеюсь, твой отчим не будет возражать, если я проведу в его доме еще одну ночь? А если нельзя, я попрошусь переночевать к Антонине Ивановне.

– Да какая муха тебя укусила? – начал злиться Георгий. – Что случилось?

– Ничего. Уезжай. Уезжай поскорей! Отчим ждет.

– Нет, погоди… – медленно проговорил Георгий. – Я понял! Это из-за денег, да?

– Что – из-за денег?

– Ну, ты так разозлилась на меня. Ты была совершенно нормальная, пока мы не заговорили о деньгах. Ты не хотела о них говорить? Хотела скрыть? А теперь сказала – и тебе стало их жалко? Так? Я правильно понял?

– Ты спятил? – неловко выговорила Рита. – Я же сразу сказала, что они мне не нужны.

– Я тебе не верю. Ты стала другая, как только о них зашел разговор. Все дело в деньгах.

Рита сморщилась. У нее стало кисло во рту. Этот противный борщ… Зачем она его ела?

– Георгий, знаешь, я пойду лягу. Мне нехорошо. У меня в животе что-то… Я не могу больше говорить.

– Нет, погоди. Ты не прячься за свой живот, за ребенка! Мы должны выяснить раз и навсегда, что главное в наших отношениях, любовь или…

Он не договорил.

Рита опрометью ринулась из комнаты на кухню, споткнулась на пороге, упала на колени, громко охнув, но все же смогла подняться и добежать до мусорного ведра прежде, чем ее вырвало.

Давно ей не было так плохо. Она корчилась, испуская надсадные стоны, беспрестанно вытирала рот кухонным полотенцем. Но от него пахло гарью, жиром, и от запаха ее выворачивало все сильнее, а она никак не могла сообразить, что нужно всего лишь отбросить полотенце. Ломило согнутую спину, а уж как ломило живот!

Он сказал: не прячься за свой живот…

Наконец, извергнув из себя, показалось, не только содержимое желудка, но и сам желудок, Рита кое-как разогнулась. Краем глаза поймала в осколке зеркала, висевшем над умывальником, свое отражение: землистое лицо, заплывшие глаза, мокрые губы…