Сюзан Ховач - Богатые — такие разные

Может быть, письмо это от кого-нибудь другого. Я заглянула в конверт и различила слово «Грэг». Моя догадка подтвердилась. Отказавшись от всяких попыток вести себя как настоящая леди, я прочитала письмо с начала до конца.

«Приезжайте, когда захотите, — писал Грэг Да Коста крупным почерком мало образованного человека, — но не советую откладывать приезд надолго. Надеюсь, что с демонстрацией на Уолл-стрит все обстоит хорошо. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Господи Иисусе, как смеялся бы мой бедный отец, упокой, Господи, его аристократическую душу! Телеграфируйте мне, если что-нибудь будет не так. Всего хорошего. Грэг».

Я трижды перечитала письмо и с каждым разом чувствовала все большее беспокойство. Какое дело было Грэгу Да Коста до этой демонстрации, о которой Теренс только что отозвался как о пустой трате времени? Какого «не так» боялся Грэг, и почему Теренс должен был ему телеграфировать? И почему Теренсу рекомендовали приехать в Мексику при первой же возможности?

И все же из письма ничего не было ясно. Не было ни одной фразы, не находившей самого тривиального объяснения. Теренс мог бы поддерживать знакомство с Грэгом, чтобы иметь возможность следить за его действиями. Это вполне отвечало бы его положению как шефа полиции Пола. Если бы демонстранты планировали какое-то шумное выражение своих политических убеждений у порога банка Ван Зэйла, Грэг вполне мог бы порадоваться в предвкушении этой неприятности для Пола, а слова «что-нибудь не так» могли относиться к возможности ареста Брюса. Даже приглашение в Мексику в контексте безграмотного послания Грэга могло иметь в виду даже какую-то перемену погоды, советуя Теренсу не откладывать приезд слишком надолго.

Я повторяла себе, что нет никакого мелодраматического объяснения этому письму, но когда перечитала его в четвертый раз, обратила внимание не на его двусмысленности, а на пронизывавший его дух конспирации. Только положив письмо на место, я увидела название книги. Это был «Великий Гэтсби» Фицджеральда, роман о человеке, создавшем для себя новый мир с целью отнять жену у богача.

— Дайана, вам лучше? Могу я войти?

Сердце мое застучало. Я быстро встала.

— Да, мне уже гораздо лучше, Теренс.

Мне удалось уйти от Теренса, не показав виду, что хотелось лететь сломя голову, и, добежав до «Плаза» я позвонила домой Полу.

— Простите, мадам, — ответил дворецкий, — но господин Ван Зэйл строжайшим образом приказал не беспокоить его.

— Но со мной он будет разговаривать! Это мисс Слейд… С-Л-Е-Й-Д!

— Простите, мадам…

— Это срочно! — кричала я в трубку. — Речь идет о жизни и смерти!

— Одну минуту, мадам, если госпожа Ван Зэйл у себя, я попрошу ее переговорить с вами.

— Нет! — крикнула я, но он уже отошел.

Я стиснула в руке трубку и тупо оглядела комнату. Первой мыслью было положить трубку, но я этого не сделала. Я должна была знать, решится ли она говорить со мной. Потом подумала, что положу трубку, как только она скажет «алло», но отказалась и от этого намерения. Я должна была знать, что она намеревалась мне сказать. И принялась составлять свою речь. Джейн Остин прекрасно сформулировала бы то, что я должна была сказать: «Прошу вас, не гневайтесь, госпожа Ван Зэйл! Я должна извиниться за то, что так неуместно затрагиваю ваши чувства, но…» — Нет, это было бы слишком в стиле девятнадцатого века, а ведь мы с Сильвией были женщинами двадцатого!

Я подумала о Шиллере, убедительно писавшем в «Марии Стюарт» о столкновении двух исторических персонажей, которые в действительности никогда не встречались. Я по крайней мере избежала встречи с ней лицом к лицу! Но когда в трубке раздался какой-то шорох, я с ужасом поняла, что любая встреча была бы предпочтительнее схватки через этот ужасный современный инструмент — телефон.

— Мисс Слейд?

Я попыталась прочистить горло. Это мне не удалось.

— Дворецкий сказал, что у вас очень срочное дело, но Пол, уходя, категорически просил его не беспокоить. Может быть, какое-то письмо… — Она вежливо помолчала.

Перед моим мысленным взором снова возникла она около мраморного фонтана, но уже не слабая и хрупкая, а стоявшая там, где я в своем безумии рассчитывала стоять сама, непокоренная, непревзойденная, выигравшая.

— Мисс Слейд?

— Да, — отозвалась я. Говорить мне было очень трудно. Мне стоило больших усилий вспомнить содержание письма Грэга Да Косты. — Он… он не должен ехать завтра на Уолл-стрит… Эта демонстрация…

— Да, ему о ней известно.

— Но кроме самой демонстрации существует еще какой-то план, и все они в нем замешаны… — я едва удержалась, чтобы не назвать имя Теренса. Я не знала о ее чувствах к нему и не могла рисковать: она могла отвергнуть мои подозрения, не желая верить в то, что он был вовлечен в это дело. — Здесь замешан Грэг Да Коста, — нетвердым голосом, наконец, проговорила я.

— Да Коста! — в ее голосе прозвучал страх.

Силы оставляли меня.

— Скажите ему, чтобы он не ездил туда, — шептала я. — Убедите его остаться дома.

Последовала пауза, после которой она проговорила:

— Хорошо, я скажу ему. Благодарю вас за звонок, мисс Слейд.

Мы помолчали. Ни одна из нас не клала трубку, не находя, что сказать. Я с ужасом подумала, что разговор может кончиться так неловко, когда она проговорила спокойным, приятным голосом:

— Я слышала, вы завтра уезжаете, мисс Слейд. Могу ли я пожелать вам счастливого пути? — Пока я собиралась с ответом, послышался мягкий щелчок. Это Сильвия положила трубку.

Было жарко и становилось все жарче. Казалось, что нью-йоркское лето состояло из целой серии пиков погоды, каждый из которых кончался метеорологическим взрывом. Температура повышалась, начиная с семидесяти градусов по Фаренгейту, день за днем столбик термометра поднимался до восьмидесяти и выше, наконец переваливал за девяносто, и тогда над Манхэттеном несколько часов подряд гремел страшный гром, и гроза понижала температуру до двадцати градусов, но через день или два все повторялось сначала. Десять дней перед ужасной грозой стояла рекордная температура в девяносто четыре градуса, и теперь жара снова усиливалась. Последние два дня было восемьдесят четыре, а на завтра предсказывали девяносто. Я думала, что гроза разразится этой ночью. Ранним утром, когда мне так и не удалось уснуть из-за жары, я выглянула из окна, ожидая, что над дальними скалами загремит гром и засверкают молнии, но грозы не было, над Ист-Ривер сквозь дымку начал прорываться рассвет, и к завтраку ртутный столбик снова взлетел за восемьдесят, устремляясь к девяноста.