Бонни Вэнэк - Кобра и наложница

«На свадьбу?» Внутри у Хепри все оборвалось. Как может Джабари быть таким слепым? Как может человек, который ему ближе, чем брат, думать, что он женится на ком-то другом, а не на женщине, которую он желал долгие годы? На женщине, которая разбила его сердце?

Гнев и горечь поднялись в нем. Они отпускают его. Отсылают в Англию! Джабари даже не возражает. Они не хотят его. Он уедет из Египта и даже не оглянется. И заставит их понять, что никогда не вернется сюда.

Хепри отвел руку брата с прекрасным, украшенным рубинами и бриллиантами мечом:

— Нет, Джабари, я не хочу.

Шейх удивленно отпрянул, а Рамзес от удивления раскрыл рот.

— Ты… отказываешься от моего священного свадебного кинжала?

— Оставь себе свой проклятый кинжал. Я не брат тебе. Я никогда им не был и не буду! И свадьба моя не состоится, — сказал он хмуро. Затем встал и ушел, не обращая внимания на их ошеломленные лица.

Он проводил последнюю ночь в своем шатре в одиночестве. Не в состоянии заснуть, он слушал звуки ночной пустыни. Физическая и нравственная боль терзала его тело. Бадра отказала ему. Она его не любит. И никогда не любила.

На следующий день, когда Хепри собирался в дорогу, и лагере царила мертвая тишина. Многие избегали смотреть на него. Все его имущество уместилось в одном саквояже: резные камни, его сабля, книги на арабском. И тут откинулся полог шатра, и, неслышно ступая, вошла Бадра.

Девушка вошла, хотя он не приглашал ее в свой шатер. Не обращая на нее внимания, он продолжал укладывать свои вещи. Она нанесла ему душевную рану, подобно той, которую он нанес Джабари. Шейх до сих пор был глубоко оскорбленным.

Тонкими пальцами перебирала Бадра бахрому своего любимого голубого шарфа. Прощание с Хепри терзало ей душу.

— Значит, ты просила, чтобы Рашид стал твоим телохранителем? — спросил он наконец, подняв голову.

— Он хороший, храбрый воин… — Ее голос замер.

Когда Хепри объявил о своем отъезде, она сама подошла к Рашиду и заключила с ним договор. Каждый из них поклялся хранить в тайне позорные тайны своего мучительного прошлого, а для посторонних создавать глаз видимость дружеских отношений. Ни один из них не хотел связывать себя узами брака.

И вот эта тайна готова была сорваться с ее губ. Она должна объяснить ему, почему отказала. Но его лицо было отчужденным, голубые глаза — холоднее льда.

Мужество покинуло ее. Она не могла вымолвить ни слова.

— Хепри, я пришла попрощаться с тобой и пожелать тебе всего хорошего, — голос ее дрогнул. — Я буду очень скучать без тебя.

Он застегнул свой саквояж, громко щелкнув замком. На нее он не смотрел.

— Я сожалею, что все так случилось, — прошептала она. А мысленно добавила: «Я хотела бы быть другой. Ты уезжаешь в Англию. Ты найдешь женщину, которая будет любить тебя так, как я не умею. И каждый раз, когда я буду думать о том, что она — в твоих объятиях, я буду умирать. Но я не могу быть с тобой. Меня жжет память о прошлом, и я очень напугана».

— Уходи, Бадра. Мне надо заканчивать укладывать свои вещи, — холодно сказал он на прекрасном английском.

У нее перехватило горло. Она ушла.

Церемонии прощания не было. Не было обычных для расставания пожеланий. Лишь Элизабет и Кэтрин тепло попрощались с наследником герцога. Кэтрин подала Хепри письмо для своего отца. Тягостная тишина повисла над лагерем Хамсинов, когда все собрались у ворот, чтобы посмотреть на отъезд англичан. Посмотреть на Кеннета, наследника герцога. Хепри покидал единственную семью, которая вырастила его. Другой семьи он никогда не знал.

Колючий ветер пустыни забивал глаза песком. Наверное, поэтому у него слезились глаза. Хепри вскочил на коня, украдкой бросив последний взгляд на Бадру. Она крепко держала руку шейха, как будто хотела поддержать его. Джабари стоял с таким видом, словно Хепри поразил его в самое сердце.

Теперь все они не значили для него ничего. Он развернул коня и поскакал вслед за дедом, кузеном и слугами.

Он ни разу не оглянулся.

Каир. Январь 1895 года

«Моя дочь… жива, но она рабыня в борделе!»

Бадра с мукой смотрела на прелестного ребенка, который, как она думала, умер. Солнце пробивалось сквозь занавески окна, играя на розовых щечках девочки. Жасмин полулежала на шелковых подушках узкого дивана и смотрела, как служанка покрывала ее ноги красной хной.

Все для того, чтобы доставить удовольствие мужчине. Ей только семь, а ее обучение во Дворце наслаждений уже началось. В этом борделе занимались подготовкой девочек к роли наложницы. Многих потом продавали, и никто их затем не видел. Самых красивых девочек оставляли невольницами во Дворце, и мужчины выкупали свое право на них на месячный срок. Они платили огромные деньги за обладание рабынями, которые исполняли все их сексуальные фантазии.

Как только у Жасмин придут первые месячные, она будет продана. Так же как и Бадра много лет назад.

Евнух Дворца пытливо смотрел на Бадру. Его звали Масуд, он давно служил во Дворце. У него было пухлое, изрытое оспинами лицо, оценивающий взгляд узких, пронзительных, темно-коричневых глаз. В стороне стояли двое стражников в тюрбанах, с саблями на поясе. Дворец снаружи строго охранялся еще более вооруженными стражами. Запах кислого пота от немытых мужских тел перебивал сладкие ароматы гарема.

Все смешалось в голове у Барды. Что было бы лучше для Жасмин? Жизнь рабыни, насилуемой и избиваемой, как она? Или смерть девочки при рождении?

Содержание письма, посланного ей в лагерь Хамсинов, было однозначным:

«Дочь, которую ты родила шейху Фарику, живет в неволе во Дворце наслаждений. Приезжай в Каир, чтобы ее освободить».

Поездка Джабари в Каир вместе с Элизабет и Рашидом за покупками давала для этого превосходную возможность.

Итак, Фарик продал свою дочь сразу же после ее рождения. У ее дочери были яркие карие глаза и застенчивая улыбка. Бадра не могла наглядеться на ее лицо, она хотела перебирать в руках ее пальчики, целовать ее кудрявые полосы.

«Я не могу возвратить прошлое, я могу быть сейчас с тобой, — думала она про себя. — Но я не могу признаться, что ты моя дочь, крошка».

Как она могла признаться, что родила дочь от Фарика? Ведь Фарик считался бездетным, и вождь Хамсинов радовался этому.

— Мои враги должны были бы жить под властью его детей, и мне пришлось бы уничтожить и их тоже, — настаивал Джабари.

Ее размышления прервал голос Масуда:

— Это прелестное дитя, и за нее можно будет выручить большие деньги.