Роберта Джеллис - Пламя зимы

В течение последующих двух недель я все реже впадал в забытье, и мне удалось, сопоставив уже известные факты и некоторые опрометчиво оброненные Грольером злобные замечания, восстановить картину того, как нас обманом вынудили пуститься в бегство и едва не убили. Во-первых, мысль о побеге в голову короля заронили вести, принесенные Грольером, и, судя по тому, что я знал, он вполне мог прямо сказать о возможности ускользнуть. Во-вторых, отец королевы разорил семью Грольера, не оказав ей обещанной помощи, и у того была личная ненависть к королю и желание его убить. В-третьих, насколько мне было известно, Глостер не отдавал никакого распоряжения в отношении Грольера, а тот не смог бы проникнуть в Бристольскую крепость без вмешательства важной персоны, и единственной важной персоной, имевшей глупость полагать, что смерть Стефана не повредит ее делу, а напротив пойдет на пользу, была Матильда. У меня не было и никогда не будет доказательств того, что императрица лично приказала .убить короля. Я не мог вынудить Грольера говорить на эту тему. Возможно, она распорядилась лишь спровоцировать короля на опрометчивый поступок, который заставил бы Глостера упрятать его понадежнее. Я знал, что ей не нравилось мягкое обращение Глостера с пленником и она с самого начала настаивала на том, чтобы заковать его в цепи и заточить в подземелье крепости.

Окончание этой истории я выжал из самого Грольера, пригрозив, что в случае его отказа начну кричать так, словно он причиняет мне боль. Он поведал, что мое нежелание бросить короля и защищаться самому привлекло внимание стражей, которые уже схватили Грольера и двух его слуг – одним был тот, на которого напал король, а второй – тот, кто нанес мне удар по голове. Когда меня оторвали от Стефана и перевернули на спину, один из стражей узнал меня, а затем и короля.

Случилось так, что в это время в крепости был Вильям Глостерский, старший сын графа. Перед тем как приказать казнить двух слуг Грольера, лорд Вильям вытряхнул из них признание: им дали описание Стефана и велели спровоцировать его на ссору, после чего помочь Грольеру убить его. Однако он не отдал приказа казнить самого Грольера. По слухам, Вильям Глостерский был довольно странным человеком. Отличаясь своеобразным чувством юмора, он вместо казни придумал для Грольера весьма необычное наказание. Лорд Вильям приказал Грольеру нянчиться со мной и прислуживать королю. Если Стефан будет неудовлетворен качеством обслуживания или я умру, то Грольер будет подвергнут медленной мучительной смерти, однако за каждую прожитую мною неделю продолжительность мучений будет сокращена на один час.

Дабы внушить Грольеру должное внимание к своим обязанностям, лорд Вильям предоставил ему возможность познакомиться с мастерством своих палачей. Ему отрубили мизинцы на ногах, но не сразу, а отрезали понемногу. Помимо этого, лорд Вильям распорядился осматривать меня дважды в день, причем в разное время суток, и заявил, что если меня обнаружат неумытым или найдут пролежни от длительного лежания в одной позе, то Грольера будут сечь. Конечно, ни лорд Вильям, ни кто другой не предполагали, что я выживу. Грольер был уверен, что лорд Вильям задержался в Бристоле только для того, чтобы иметь возможность насладиться его казнью. Не знаю, так ли это. Я видел Вильяма Глостерского лишь несколько раз и не помню случая, чтобы мне пришлось с ним разговаривать, поэтому не могу судить, чего больше было в словах Грольера – правды или страха и ненависти.

Вынудив Грольера рассказать все это, я испытал неловкость за свою жестокость по отношению к нему. Мне было безразлично, почему исходящий ненавистью Грольер ухаживает за мной, однако недели слабости ожесточили меня. Я рассчитывал быстро поправиться, но этого не произошло. Во-первых, несмотря на сильное чувство голода, испытываемое перед каждым приемом пищи, ел я очень мало, а мои попытки насильно вталкивать в себя еду были бесполезны, ибо организм извергал, всю пищу назад. Во-вторых, из-за сковывавших меня цепей я не мог двигаться без помощи Грольера, а он не желал мне помогать в этом. Возможно, он подозревал, что его ждет после того, как я смогу самостоятельно есть и пользоваться ночным горшком. Это удалось мне лишь на третьей неделе сентября, и вскоре ппгпр этого Грольер исчез. Он был вероломным псом, однако я всплакнул, когда принесший обед слуга сообщил, что Грольера повесили, так как он выполнил свою задачу.

После его исчезновения состояние мое ухудшилось. Я тяготился слабостью и отчаянием. Теперь я был в полном одиночестве, за исключением редких моментов появления слуги, приносившего еду и забиравшего посуду. Еда тоже стала хуже – полагаю, Грольер отбирал мне куски получше; ведь я ел так мало. Слуга же с грохотом ставил передо мной на пол миску с едой, всегда холодной и скорее напоминавшей помои: вместо мяса сплошные хрящи, овощи подгнившие. Полагаю, это были остатки с обеденного стола. Нередко я чувствовал такую слабость, что даже не притрагивался к пище. Слуга исправно уносил миску, независимо от того, пуста она или еда не тронута. Иногда я размышлял над тем, почему меня оставили в этой камере, а не заточили в подземную темницу, и приходил к мысли, что констебль скорее всего после казни Грольера напрочь забыл обо мне.

Вероятно, в те дни я вновь был близок к смерти; последнее, что я еще помнил, была мысль, хватит ли у меня сил поднять горшок, чтобы помочиться. Не знаю даже, удалось ли мне это сделать. Первое, что я увидел после забытья, был констебль Бристольского замка, стоящий на коленях у моей постели и умоляющий меня проснуться. Позади него стоял Стефан с гневным лицом, залитым слезами. Я вновь погрузился в беспамятство, однако запечатлевшийся в сознании образ короля, свободного, не окруженного стражей, должно быть, придал мне сил. Очнувшись вновь, я почувствовал, что меня моют, и услышал женский плач. Рыдала жена констебля, а ее служанки обмывали мое тело, причем лежал я в постели самого констебля. Однако даже эта загадка лишь ненадолго задержала мое внимание.

Ответ на нее я смог получить несколько дней спустя, когда достаточно окреп и король пришел навестить меня. Он восторженно поведал о прибытии младшего сына Роберта Глостерского, Филиппа, с приказом о его немедленном освобождении и с большой пачкой писем. В них сообщалось о выигранном в Винчестере сражении, о пленении Роберта Глостерского людьми королевы и даже о той роли, которую во всех этих событиях сыграла моя Мелюзина. Одно из писем, написанное королевой, было адресовано констеблю; оно гласило, что среди рыцарей, захваченных в плен небольшим отрядом Мелюзины, находится его единственный сын и выкупом за него будет моя жизнь. Теперь мне стало понятно, почему хозяйка замка уложила меня в свою постель и окружила такой заботой. Радость несколько укрепила мой дух, однако тело реагировало не столь быстро, и в последующие три недели я продолжал спать большую часть суток, лишь изредка приходя в себя.