Жаклин Брискин - Обитель любви

Она перебила его:

— Тесса никогда в этом не сомневалась. Я расскажу об этом Кингдону, как только он вернется домой.

Сидя в тесном кабинетике «Зефир-Филда», Кингдон натягивал на ноги меховые ботинки, которые он привез еще из Франции. Вообще-то в солнечном Лос-Анджелесе они были ни к чему. Но сегодня вечером было прохладно, к тому же он знал, что с каждой новой тысячей футов высоты температура воздуха будет падать на три градуса. Под летные штаны он надел кальсоны, а под кожаную летную куртку толстый свитер, в каких обычно ходят рыбаки. Захватив черные очки и шлем, он вышел на поле При свете фонарей ангара можно было увидеть стоявшие в два ряда по обеим сторонам взлетной полосы автомобили. Свет их фар должен был освещать Кингдону взлет и посадку.

Странное ощущение покоя, которое появилось у него еще утром, владело им и сейчас.

Он не испытывал страха.

Обычная боязнь, предшествовавшая раньше каждому трюку, казалась ему теперь бесполезной глупой штукой, которую он непонятно почему держал при себе, хотя сто раз мог бы выбросить. Страх пропал в нем в ту дождливую ночь, когда он попытался нащупать путь к свободе, отыскать потайную дверь в узком коридоре жизни.

По всему полю в разных местах были расставлены кинокамеры. Проходя мимо одной из них, Кингдон обратил внимание, что сверху она накрыта маленьким одеяльцем. «Словно лошадь попоной», — с улыбкой подумал он. Оператор топтался на месте и дул себе на ладони. Его дыхание мгновенно превращалось в белый пар.

— Удачи тебе, Кингдон, — пожелал он.

— Ты все настроил в своей камере? — отозвался Кингдон. — Смотри, дубль будет только один!

Смех оператора остался у Кингдона за спиной. Он обогнул дуговой прожектор, который походил на невиданного осьминога с огромным слепым глазом на макушке и щупальцами в виде толстых кабелей. Почти вся съемочная группа столпилась у стоявшего в тормозных колодках самолета. Римини, надевший по такому случаю пальто, нетерпеливо расхаживал взад-вперед. Увидев Кингдона, он устремился к нему, на ходу протягивая свою мясистую и холодную руку. Они обменялись рукопожатиями.

— А я изменил свое отношение к этому ночному полету, — сказал Римини, давая понять Кингдону, что тот может отбросить все свои вчерашние сомнения.

— Значит, я победил, — ответил Кингдон.

— Слава Богу, что ты уходишь из кино. А то скоро к моей язве добавится привычка нервно кусать ногти, а это будет уже слишком.

— Мой уход позволит тебе расслабиться и разжиреть.

Римини помолчал и сказал:

— Сажай свою «ласточку» помягче, Кингдон.

— Немного импровизации, если ты не против.

— Как раз то, что нужно!

Подошел Текс. Он сказал, как всегда, лаконично:

— До встречи!

— До встречи! — ответил Кингдон, пожав ему руку.

Дружба также многое для него значила, поэтому это рукопожатие отозвалось в нем душевной болью. Впрочем, Текс и сам был летчиком, так что Кингдону по крайней мере не нужно было отводить глаз. Оба знали поговорку: «Летай, пока летается. А судьба тебя сама найдет».

Кингдон надел шлем и очки. Кто-то передал ему меховые перчатки. Он обошел вокруг «ньюпора». Самолет был только что из ремонта. На нем стоял мотор Кертиса в девяносто лошадиных сил. Кингдон поставил правую ногу на крыло и ухватился за распорку, чтобы подтянуться вверх. Он неловко перекинул больную ногу в узкую кабину, взялся обеими руками за ее открытые края и медленно опустился на сиденье, попав в царство знакомых запахов: нитролака, бензина и касторового масла. Он пристегнулся и устроился поудобнее. Нажал на левую педаль, затем на правую, посмотрел через плечо назад, чтобы проследить, как поворачивается на хвосте руль направления. «Странно, — подумал он, — никогда не делал этого ночью». Он отжал ручку, потом взял ее на себя, отклонил влево и вправо. Ручка двигалась легко. Руль высоты и элероны были в порядке. Тросы соединения удовлетворенно поскрипывали.

— Готов! — крикнул он.

Текс подошел к пропеллеру и положил руки на верхнюю деревянную лопасть. Кингдон открыл топливный кран, Текс провернул винт на два оборота. Бензин начал поступать в цилиндры.

Текс крикнул:

— Контакт!

Повернув ключ зажигания, Кингдон отозвался:

— Есть контакт!

Текс всем телом рванул лопасть винта. «Ньюпор» ожил, зачихал, задрожал, выпустил белый выхлоп. Фары автомобилей вспыхнули, осветив полосу взлета, заросшую корявыми желтыми сорняками. Мотор, все повышая обороты, наконец завыл в полную силу. Механики отпустили подкрылки и разбежались, а Текс, Римини и остальные повернулись спиной к разгонявшемуся самолету, чтобы им в лицо не летели грязь и гравий. Самолет, подскакивая на кочках, побежал по взлетной полосе. Кингдон подал ручку чуть вперед и держал до тех пор, пока хвост не приподнялся. Тогда он взял ручку на себя, и самолет стал набирать высоту.

После взлета пришло ощущение свободы. Он взбирался все выше в бескрайнее ночное небо, держа курс на мигающие огоньки, которые были Лос-Анджелесом. Под левым крылом показалось маленькое яркое пятно — Голливуд. Ночью он еще острее чувствовал, что соприкасается с чудом, рождающимся в небе. Он висел в небесной паутине между звезд, крылатый человек, который взлетел и теперь размышлял над тем, что принадлежало и небу, и земле. Он спрашивал себя: «Что преследует меня? От чего я бегу? От Господа? Верю ли я в Бога? Или я смотрю на отражение своей истерзанной, изменчивой души и обожествляю ее? Это кредо атеиста. Но почему же, будучи не в силах решить, верую ли я, я твердо уверен в существовании греха и Зла?

Мать прижимала мою руку к раскаленной печке... Сколько мне было тогда? Лет пять? Шесть?.. А когда я захныкал, мать сказала, что, если я буду продолжать греховодничать, меня ждет вечный огонь. Как это выглядело со стороны? Малограмотная женщина, употребляющая такие выражения, как «греховодничать» и «вечный огонь», приводит в ужас мальчишку... Я молился, когда несся к земле на горящем самолете в небе над Фэр-ан-Тарденуа, значит, видимо, вера живет во мне. Как странно, думать об огне в такую холодищу!»

Он поднимался все выше, воздух становился все холоднее и уже жег легкие, проникал в его меховые ботинки и перчатки.

«Отсюда не видно бывших владений Гарсия, земли, на которой разгорелась вражда между отцом и дядей. На этой земле они любили, сгорали от желаний, едва не разорвали пополам очень стройную и очень гордую женщину.

Тесса... Тесса твердо убеждена в том, что она дочь Хендрика Ван Влита Младшего. «Он мой настоящий отец», — настаивает она. Откуда же во мне эта тупая уверенность в том, что Тесса моя родная сестра? Может, корни ее в том, что я постоянно ощущаю мою никчемность и вечную греховность? Что ж, может быть, сегодня вечером мне удастся ответить на этот вопрос».