Кэрол Тауненд - Холодная весна

— Я считаю, вам следует выпить вот это, госпожа моя, — объявила леди Дениза.

Сморщив носик, молодая роженица отстранила кубок от лица.

— Благодарю, но…

— Вам станет легче…

— Вино затмит мой разум, а сегодня я хочу, чтобы он был ясным, как никогда. Кроме того, мне не по вкусу гвоздичный настой.

— Это гравилат — гвоздикой здесь и не пахнет, — леди Дениза потянула носом. — Хорошо, госпожа, не буду настаивать. Если все же надумаешь, я поставлю это вот здесь.

— Благодарю тебя, Дениза. — Спазма перекосила лицо Джоан, судорожно сжавшей в кулаке краешек одеяла. — Арлетта?

Рыжая головка высунулась из-под одеяла, на личике девочки сияла шаловливая улыбка.

— Что, мамочка?

Ребенок, балуясь, принялся елозить под одеялами, задев при этом Джоан.

— Тише, Арлетта! — Джоан едва подавила стон. — Мне нужно кое-что сказать тебе.

— Мама? — Ребенок на мгновение затих, протянув пальчики к материнской каштановой пряди, девочка начала теребить стягивающую их ленту, засовывая ее кончик себе в рот и с причмокиванием сося ее.

Агата зашикала на нее.

— Оставь, Агата, пускай, — терпеливо сказала леди Джоан, и тотчас же очередная схватка погасила улыбку на ее лице. Хватаясь за живот, Джоан побелела как свежевыстиранная простыня, погружаясь в объятия боли.

— Мама? — и Арлетта выпустила материнские волосы. Лента развязалась, но никто не обратил на это внимания. — Мама, болит?

— О Господи! Да, болит, — выдавила из себя леди Джоан.

Агата шагнула вперед и подхватила девочку с постели.

— Выпейте, полегчает, — леди Дениза вновь подносила отвергнутое питье ко рту роженицы. — Зачем мучиться?

— Не теперь. Выпью, но не теперь. Где Арлетта? Агата, постой же!

В дверях произошла заминка: бабушка Арлетты, Мари де Ронсье, тяжело ступая, вошла в комнату в сопровождении своей служанки. Как и леди Дениза, графиня Мари де Ронсье была полна достоинства и всем своим обликом излучала решительность и непреклонность.

— Закрой дверь, — скомандовала она.

Со скоростью ошпаренной кошки служанка бросилась выполнять приказание.

Высокая и худая, графиня Мари обладала запоминающейся внешностью. На ее лице с четко очерченным контуром выделялись пронзительные черные глаза и нос, который ее друзья считали властным, но большинство находило в нем сходство с клювом хищной птицы. Женщина поистине неустрашимая, графиня держала большую часть своих людей в ежовых рукавицах.

— А что делает здесь этот ребенок? — острые глаза Мари оценили все происходящее с первого взгляда. — Агата, убери ее.

Агата неловко поклонилась в сторону графини и бочком прошлепала мимо нее, прижимая Арлетту к своей объемистой груди.

— Агата, подожди! — раздался возглас из-под балдахина.

— Ну что еще, Джоан? — графиня предпочитала разговаривать в бодром тоне. — Тебе не нужно шума и возни, не так ли? Ты вела себя куда как хорошо, когда рожала Арлетту.

— Графиня, вы не поняли, я только хотела объяснить ей, как… о-ох! — Лицо Джоан исказилось.

Леди Дениза откинула покрывала и, нетерпеливо откинув вуаль с лица, графиня наклонилась для проведения обследования.

— Уже скоро, — сообщила свое мнение Дениза.

Графиня ответила кивком и резким движением оторвала прочь вуаль, снова соскользнувшую ей на глаза.

— Похоже, я прибыла вовремя, — сказала она. — Агата, да убери же ребенка!

Джоан простонала:

— Агата… объясни ей… пожалуйста…

— Я все сделаю, госпожа, — последовал ответ Агаты, и, радуясь возможности ускользнуть, она отодвинула щеколду и отнесла Арлетту в комнатку ярусом ниже.

Наутро, когда Агата закончила одевать свою брыкавшуюся питомицу, отец Арлетты, Франсуа де Ронсье, вошел в круглую приземистую горницу в башне замка, служившую детской. Его медноволосая шевелюра топорщилась во все стороны. Родовые схватки жены затягивались, и муж Джоан предпочел провести решающую ночь в зале в обществе своего отца, графа Роберта, опустошая винный бочонок.

— Арлетта, у тебя родился братик! — закричал он с ликованием в карих глазах, его румяные щеки блестели. Он сграбастал свою дочку в охапку и подбросил вверх к сводам.

— Братик? — улыбнулась девочка. Ей доставляло радость увидеть отца, который не часто баловал детей вниманием. Арлетта ощущала рыжеватую щетину на небритых отцовских щеках, от него пахло сладковатым пивным перегаром.

Франсуа, зевая, кивнул:

— Угу. Мальчик. — Он намотал себе на палец один из коротеньких локонов дочери. — Твоя мамочка хочет дать ему имя Франсуа…

— Папа Франсуа, — Арлетта показала на него пальчиком.

— Ам, — Франсуа губами нежно схватил ручку ребенка. — Идем, дочка. Тебе нужно пойти на благодарственную службу в часовне, и мне тоже. А после мы поднимемся взглянуть на маленького Франсуа.

— А мама? — спросила маленькая девочка.

— И на маму.

Франсуа де Ронсье был для Арлетты почти чужим человеком, однако она знала его достаточно хорошо, чтобы удивиться тому, как он на цыпочках входит в горницу, где леди Джоан приходила в себя после разрешения от бремени. До сих пор она не видела, чтобы ее отец когда-нибудь и куда-нибудь входил так осторожно. В комнате было душно и жарко, и в ней совсем не ощущался сладостный мамочкин запах. Пахло иначе — незнакомо и противно. Леди Дениза грела руки над жаровней; мамина любимица гончая Габриэль, сосланная на псарню на время родов леди Джоан, занимала свое обычное место в ногах кровати. При появлении посетителей она приподняла с передних лап большую серую голову.

— Мама! — Арлетта бросилась к кровати, но отец перехватил ее.

— Нет, Арлетта. — Франсуа зашептал ей в ушко. — Мамочке надо отдыхать.

Леди Джоан лежала с закрытыми глазами на высоко взбитых подушках. Арлетта с трудом узнала ее. Лицо матери больше не было молодым. Она прожила всего лишь восемнадцать зим, а кожа ее выглядела дряблой и ломкой. Она была бледна, как лилия. Женщина, которую Арлетта раньше никогда не видела, нянька и кормилица ее маленького братика, восседала с противоположного края материнской постели, качая в руках какой-то сверток.

— Мамочка!

Леди Джоан открыла глаза и слегка улыбнулась дочке. Ее рука ощупала одеяло. По привычке Арлетта потянулась к этой руке, но отец придержал ее.

Арлетта засунула большой палец в рот и, сося его, взглянула вверх на отца. Он смотрел на жену со смешанным чувством, глубокая морщина обозначилась между рыжих бровей.

— Дениза… — Франсуа облек в слова ощущения дочери, — на ней же лица нет…