Дарлин Гарднер - Сердца пламень жгучий

Тиффани не смотрела в сторону Шанса, она раздумывала, как бы добраться до выхода. Никак, поняла она, взглянув на стоявшего перед ней рослого мужчину.

— Убирайся отсюда, — задыхаясь произнесла Тиффани. Это из-за него, из-за этого оборотня, она оказалась в столь позорном положении.

Шанс, которого она полюбила, одевался в поношенные джинсы и смешные футболки, был простым и хорошим парнем. А этот человек, кроме подбитого глаза, не имел с ним ничего общего. На этом были безупречно отглаженные брюки, безупречно белая рубашка и модный галстук с шикарной заколкой. Лицо безупречно выбрито, волосы гладко причесаны. Чужой человек!

— Ты находишься в мужском туалете, — напомнил он.

— Я случайно перепутала, я хотела убежать от тебя.

— Это не помогло бы. — Он покачал головой, и прическа у него немного растрепалась. — Я бы последовал за тобой повсюду.

Он выглядел собранным, серьезным… и чужим. Она должна помнить, что он чужой.

— Зачем же так беспокоиться? — Тиффани вздернула подбородок. — Ах да, понимаю, тебе мало одной женщины. Нужно, чтобы рядом с Мэри была еще одна наготове!

Шанс удивленно хмыкнул:

— Неужели ты действительно думаешь, что я завожу интрижки с клиентками?

Да, она так подумала — уж слишком по-хозяйски смотрела на него Мэри.

— Признаюсь, признаюсь, Мэри предлагала мне провести с ней время, — продолжал Шанс, — но я уже придумал, как отделаться от нее.

— Почему я должна тебе верить? — спросила Тиффани.

— Потому что это правда.

— А ты у нас правдолюбец!

Он поморщился:

— Я заслужил этот упрек. Но как ты могла подумать, что я могу смотреть на других женщин после всего, что между нами было.

Она сердито взглянула на него.

— Я понятия не имела, с кем спала.

Вздохнув, Шанс потер щеку. Он выглядел таким несчастным, что ей стало его жалко.

— Я не солгал, меня действительно зовут Шанс Макман.

— Шонси Макман, — с нажимом поправила она.

— Все, кроме отца и случайных клиентов, называют меня Шансом.

— Тебе как напыщенному адвокату, больше подходит аристократическое имя Шонси. Понятно, почему ты никогда не называл своего настоящего имени.

— Вовсе и не поэтому. Я считал, что это неважно.

— И ты не счел нужным рассказать мне, где живешь и кем работаешь?

— Ты не спрашивала, где я работаю, — возразил он. — Ты не хотела ничего знать, хотела, чтобы все осталось тайной.

— А ты воспользовался ситуацией. А скажи-ка, Шонси, ты и раньше применял такие дешевые трюки, чтобы соблазнять женщин?

Он отшатнулся, как от удара.

— Это нечестно, это твои собственные домыслы.

— А ты даже не попытался меня переубедить. И как я только не догадалась! Я же знала, что твоя мать — судья, а брат — хирург. А чем занимается твой отец?

Шанс ответил не сразу.

— Он тоже адвокат, как и я.

Это было уже слишком. У нее задрожала нижняя губа, и Тиффани прикусила ее. Шанс шагнул к ней, она отступила.

— Не плачь, Тиффани, — тихо сказал он, — я этого не вынесу.

Она стряхнула с ресниц набежавшие капельки.

— Не обольщайся, ты не стоишь моих слез.

— Неужели все это оттого, что я не рассказал о себе? — с болью в голосе спросил Шанс. — Я как раз собирался сделать это сегодня вечером, ты же знаешь.

— Почему я должна тебе верить?

— Потому что я люблю тебя, — мягко проговорил он.

Он приблизился к Тиффани, и ей некуда было отступать — за спиной находился лишь ряд писсуаров. Шанс коснулся ее лица и поцеловал. Губы у него были мягкими и жаркими, и она потянулась им навстречу.

Она просто ничего не могла с собой поделать, его прикосновения сводили ее с ума.

— Я люблю тебя, — повторил Шанс, глядя ей в глаза.

— Ты ничего не знаешь о любви, — дрожащим голосом заговорила Тиффани. — Любовь не терпит лжи, она строится на взаимном уважении и доверии.

Он согрел ее щеку теплым дыханием.

— Неужели тебе непонятно? Я ничего не рассказывал потому, что боялся тебя потерять.

На глаза ее снова навернулись слезы, и она зажмурилась, чтобы не выпустить их.

— Это не умаляет твоей вины.

— Во всяком случае, я надеюсь на понимание.

Тиффани вздернула подбородок и сузила глаза:

— Как я могу понять чужого человека?

Скрипнула дверь, послышались шаги. Кто-то вошел, но они по-прежнему стояли, скрестив взгляды.

— Может, мне просто не обращать внимания и делать свое дело? — спросил мужской голос.

Тиффани опомнилась первой.

— Все в порядке, мы уже уходим.

Она вывернулась из объятий Шанса и подумала, что, выйдя отсюда, они пойдут разными дорогами и никогда больше не встретятся.

Дорогие кожаные туфли Шанса утопали в толстом ковре, когда он шел через холл по направлению к давно знакомому кабинету.

Ему навстречу с протянутой для приветствия рукой заспешил худощавый пожилой человек с пышной седой шевелюрой.

— Добро пожаловать, Шанс Макман! Что, уже надоела работа в столице?

— Я проездом, — ответил Шанс, но собеседника уже и след простыл.

Секретарь сообщил по внутренней связи о его приходе, и Шанс, постучав три раза, вошел в кабинет отца.

— Здравствуй, папа.

Уильям Макман поднял голову от бумаг, потом снял модные очки в тонкой оправе и встал.

— Шонси, — сказал он гулким баритоном, от которого у Шанса в детстве гудели ноги даже в кроссовках. — Вот это сюрприз!

Шанс хотел обнять отца, но тот, не двинувшись с места, наклонился и через полированный стол протянул сыну руку.

В свои пятьдесят девять лет Уильям Макман по-прежнему излучал юношескую силу и надежность, он держался прямо и казался выше, чем был на самом деле. Его седеющие и редеющие волосы были тщательно подкрашены и уложены.

Он снова уселся в кожаное кресло, и Шанс почувствовал себя клиентом.

— Не расскажешь, откуда у тебя синяк под глазом?

Шанс не сразу нашелся с ответом — происшествие давно выветрилось из памяти.

— Пустяки, — пробормотал он, — ударился случайно.

Отец криво усмехнулся, но тему развивать не стал.

— Тогда что привело тебя сюда?

Шанс задавал себе этот вопрос на протяжении всего пути от аэропорта, когда вместо Вашингтона отправился почему-то в Атланту.

Интересно, как прореагировал бы отец, если бы он сказал, что приехал на родину зализывать раны. Он не учел, что Тиффани и Мэри Грили — дочери конгрессменов, а, следовательно, могут знать друг друга. Тиффани отказала ему, не поверила его любви и отчитала его с такой злостью, что душа у него до сих пор ныла.