Жюльетта Бенцони - Талисман Карла Смелого

Оскорбление попахивало назреванием серьезного конфликта.

Вспыльчивая Мари-Анжелин была вынуждена извиниться. Она сделала это, едва цедя слова, снисходя исключительно к седой голове противника, а теперь искренне сожалела, что обидела старого верного слугу маркизы, и открытая исповедальня – она не ждала, что исповедальня будет открыта в такой ранний час – показалась ей даром небесным. Зайдя в исповедальню с другой стороны, Мари-Анжелин преклонила колени за другой занавеской, перекрестилась, сложила молитвенно руки и постаралась припомнить все, чем согрешила в последнее время, чтобы ничего не упустить.

Она устраивалась в исповедальне достаточно шумно, так что вряд ли ее появление осталось незамеченным. Но теперь она молча стояла на коленях и невольно стала различать голоса, говорившие шепотом по очереди, что напоминало весьма оживленную беседу. Беседа, надо сказать, очень ее удивила. С детства она привыкла, что обряд исповеди и покаяния всегда один и тот же и никогда не меняется. После одного-двух вопросов священника, например, о дате последней исповеди, кающийся добросовестно перечислял свои прегрешения, потом почтительно выслушивал назидание, которое кюре изливал на его склоненную голову, принимал епитимью, – она никогда не бывала чрезмерной, – читал покаянную молитву и получал отпущение грехов. Священник говорил: "иди с миром", окошечко закрывалось, и ты становился возле алтаря или возле какой-нибудь часовни и читал наложенные на тебя в знак покаяния молитвы: например, три раза "Отче наш" и три раза "Богородице Дево, радуйся...".

Но здесь ничего похожего! Быстрый обмен репликами шепотом, очень странный запах, потом приглушенный звук, похожий то ли на стенание, то ли на всхлип. И вместо отпущения грехов пастырем, – а это должен был быть аббат Фромантен[3] – топот, словно кюре припустил со всех ног и побежал. Немыслимая странность, учитывая застарелый ревматизм пожилого священника!

Мари-Анжелин тут же тоже выбежала из исповедальни, бросила беглый взгляд на ноги, которые теперь торчали из-под занавески, и побежала вслед за священником.

– В какую сторону он побежал? – спросила она у папаши Бужю, который подошел к ней, желая узнать, что случилось.

– В ту! Вверх по бульвару Мальзерб, но...

Мари-Анжелин не стала больше ничего слушать. Не то чтобы в голове у нее сложился определенный план, нет, она просто хотела непременно поймать злоумышленника, притворившегося священником, не сомневаясь, что по дороге встретит полицейских, которые ей помогут. Злодей бежал быстро, она тоже. И расстояние между ними уже стало сокращаться. Но тут он свернул на улицу Бьенфезанс, Мари-Анжелин последовала за ним. Но никого там не увидела...

Четверть часа спустя в церковь Святого Августина приехала полиция. Весь квартал уже был в волнении и тревоге. В исповедальне, где решетка на маленьком окошечке осталась приподнятой, лежало тело немолодой женщины со светлыми с проседью волосами – точнее будет сказать, дамы, так как, вне всякого сомнения, она принадлежала к людям весьма состоятельным, составляющим большинство в этом приходе. Она лежала, глядя широко открытыми глазами в вечность, которая, похоже, очень ее изумила. Кровь, вытекшая из перерезанного горла, пропитала ворот каракулевого манто и черную кружевную мантилью, наброшенную на голову.

– Кто-нибудь что-нибудь слышал? – осведомился инспектор Соважоль и поднялся с корточек, уступая место полицейскому врачу.

– От одежды до сих пор пахнет хлороформом, – заметил врач. – Убийца дал ей немалую дозу, прежде чем убил ее. Видно, для того, чтобы не закричала.

– Кто-нибудь знает, кто она? – задал новый вопрос полицейский, обводя взглядом лица столпившихся вокруг людей.

– Нет, – ответил аббат Грегуар. – Лично я никогда ее не видел.

В этот день он служил утреннюю мессу и сейчас, помолившись за покойницу, осенил ее знаком креста. Никто из стоящих вокруг тоже не знал даму. У погибшей нашли только вышитый батистовый носовой платок, но должна была быть и сумочка, которая, однако, исчезла.

Молодой полицейский и вовсе никого здесь пока не знал. Он работал в судебной полиции и в комиссариат на улице Пепиньер был переведен совсем недавно на место своего друга и коллеги, который выздоравливал после хирургической операции. И вдруг ему пришла в голову мысль, внушенная воспоминанием о деле Кледермана, в котором он принимал участие и которое очень его впечатлило.

– Знает ли кто-нибудь из вас мадемуазель дю План-Крепен? Она, кажется, всегда бывает на утренней мессе.

– Мы все ее знаем, – отозвался аббат. – Но этим утром я ее не видел. Вполне возможно, ее нет сейчас в Париже. Госпожа маркиза де Соммьер, чьей родственницей и компаньонкой она является, часто путешествует.

– Зимой никогда! – раздался из толпы чей-то голос. – Зимой они всегда дома. А вообще-то нужно спросить Евгению Генон, кухарку госпожи принцессы Дамиани. Они всегда сидят рядышком. Если дамы собрались путешествовать, она непременно знает об этом. Вот только, похоже, Евгения тоже уже ушла. А живет мадемуазель дю...

– Не беспокойтесь, – прервал говорящего Соважоль. – Я знаю, где найти мадемуазель дю План-Крепен, и тотчас отправлюсь к ней, как только закончу дела здесь.

Спустя несколько минут он уже ехал к особняку Соммьер на улице Альфреда де Виньи, где его встретил весьма обеспокоенный Сиприен.

– Господин инспектор Соважоль? Вас послал сам Господь Бог! Надеюсь, с мадемуазель Мари-Анжелин ничего не случилось?

– Я тоже на это надеюсь, но, судя по вашим словам, она еще не вернулась после утренней мессы?

– Не вернулась, а ведь уже почти девять! Даже если сегодня она вышла немного позже...

– А почему она вышла позже?

– Ну... Как вам сказать? Мы с ней немного повздорили, и я опасался, что она не успеет к шести часам. Такое иной раз случается, когда она заболтается, но она всегда возвращается к восьми, и они завтракают вместе с госпожой маркизой.

Голос, доносившийся словно с небес, прервал дворецкого.

– Кто там, Сиприен?

– Господин инспектор Соважоль, госпожа маркиза. Он ищет мадемуазель Мари-Анжелин.

– Попросите его подождать меня одну минутку и... проводите в маленькую библиотеку. Там сейчас уютнее, чем в зимнем саду. И принесите... все, что нужно!

Пять минут спустя, в халате из пармского бархата и домашних туфельках того же цвета, с кружевной косынкой на голове, вмиг призвавшей к порядку ее пышные с проседью рыжие волосы, маркиза вошла в библиотеку, опираясь на трость, в которой и до сих пор еще не слишком нуждалась. Соважоль отметил, что после их нескольких встреч по делу Кледермана маркиза ничуть не изменилась.