Анна Рэндол - Грехи негодяя

Он жив.

Его подбородок чуть потемнел от пробивавшейся щетины. Оливия никогда не позволяла себе представлять, как он выглядел бы, став взрослым мужчиной. Но даже если бы она когда-нибудь дала себе волю, то все равно не смогла бы вообразить такого. Он стал грубее… но все равно был воплощением совершенства.

Он жив.

Она видела прямой нос, аккуратную раковину уха и чуть выступающие скулы. Ей хотелось увидеть все перемены, вспомнить сотни деталей, которые она давно забыла. Она должна была убедиться, что перед ней человек из плоти и крови, а не плод воображения.

Он жив.

Человек, которого она отправила на виселицу.

Клейтон не шевельнулся. Наконец, когда она встретилась с ним взглядом, он сквозь зубы процедил:

– Убери от меня руки.

Оливия отшатнулась и рухнула на жесткий стул.

– Клейтон, где ты был? Я думала, ты…

– Мертв? – услужливо подсказал он.

Она сразу поняла, что не должна была садиться. Он всегда возвышался над ней, но теперь… Теперь же он господствовал, подавлял, устрашал… Его губы скривились в презрительной гримасе.

Что ж, если это чудо, то оно оказалось вовсе не радостным.

– Где ты был? – Она стиснула в кулаках мягкую ткань своей серой рабочей юбки.

Клейтон саркастично усмехнулся. Господи, как же он изменился! Стал жестоким.

– В аду.

– Но ведь тебя повесили! Отец сам видел!

– Разве?

Все у нее внутри, включая и сердце, словно сжалось в тугой узел. Выходит, отец солгал ей. Еще одна ложь. Не первая и не последняя. Боже правый!

– Ты все это время был в тюрьме? Или… – Слова застревали в горле. – Тебя… куда-то увезли? – Могла ли она сделать что-нибудь, как-то ему помочь? Может, пойти к властям и рассказать правду?

– Я пришел не для того, чтобы воссоединиться с прежней возлюбленной.

Но это вовсе не значило, что она не могла задавать ему вопросы. Когда-то она любила его всей душой, всем сердцем. И ей необходимо было знать, что с ним произошло.

Заставив себя встать, Оливия спросила:

– Так что же с тобой случилось?

– Ты лишилась права задавать подобные вопросы.

– Клейтон, что произошло той ночью?

– Я хочу поговорить с твоим отцом. – Голос его был холоден и спокоен.

– Но, Клейтон…

– Не льсти себе. Я не долго мучился из-за твоего предательства. И не желаю говорить об этом.

– А я желаю!

– Но ты не всегда получаешь то, что хочешь, Алмаз.

Да как он смеет?! Как он осмелился сказать ей такое… и назвать ее так? Ей очень понравилось, когда Клейтон дал ей это прозвище. Алмаз – это сверкание, яркость, блеск. Но теперь, когда его голос исказило презрение, алмаз стал символом жадности, мелочности, тщеславия.

Но ничего такого в ней больше не было.

– Ты проводишь меня к отцу?

Эти слова вернули Оливию к реальности.

– Нет, невозможно.

– Вчера я уже понял, что доступ к нему ограничен, однако же…

Оливия мысленно вознесла хвалу верности и преданности их старого дворецкого.

– Отец не совсем здоров. Он никого не принимает.

– Но ведь он принял представителей Английского банка?

Откуда Клейтон узнал?…

– Это исключительный случай.

– Воскрешение из мертвых тоже можно считать исключительным случаем.

– Я не позволю! – Что ж, она ему скажет то же самое, что и всем остальным. – Все, что ты хочешь передать ему, говори мне. Я ничего от него не скрою.

– Остаешься его верной сторожевой собакой? – саркастически ухмыльнулся Клейтон.

Она не дрогнет! Не дрогнет ни от его презрения, ни от собственного гнева. Пусть она больше не предана своему отцу – она безраздельно предана фабрике.

– Так что же передать отцу?

Клейтон растянул губы в неискренней улыбке, продемонстрировав удивительно белые зубы.

– Скажи своему отцу, что я явился сюда за справедливостью. Все, что он имеет, скоро будет в руинах.

– За последние десять лет фабрика и так практически потерпела крах. Этих руин для тебя недостаточно?

– Невезение и справедливость – разные вещи. Фабрика готовится начать работу на Английский банк, разве нет?

Не было смысла отрицать то, что ему уже было известно.

– Да, готовится.

– Именно это и заставило меня здесь появиться. А вовсе не ты. Твой отец мог заткнуть мне рот, когда я был молод. Но больше он не будет совершать преступления.

– Да, не будет, – кивнула Оливия.

Клейтон прислонился к дверному косяку. Его расслабленная поза никак не сочеталась со злым напряженным взглядом.

– Насколько я помню, ты и в прошлый раз не сомневалась в его невиновности. Но теперь можешь мне поверить: фабрика Свифта больше никогда не будет печатать деньги.

И тут до Оливии дошел весь ужас ситуации. Грудь ее сдавило словно тисками, и казалось, тиски эти вот-вот сдавят и сердце и вонзятся в него…

Она не могла сказать ему правду. Ведь он, ведомый ненавистью, вполне мог использовать эти сведения, чтобы окончательно разрушить фабрику. Десять лет назад он хотел остановить ее отца, повинуясь своим представлениям о справедливости и правосудии, но теперь ситуация совсем другая. Теперь все стало намного серьезнее.

– Фабрика – это не только мой отец. От нее зависит множество других людей.

– Тогда им предстоит заново отстроить ее из руин.

Что она когда-то видела в этом человеке? Как могла не замечать его жестокости? Возможно, ее отец был в чем-то прав. Клейтон недостоин ее.

– Ты ждал так долго, чтобы отомстить?

– О, это не месть.

Оливия ткнула его пальцем в грудь.

– Нет, это самая настоящая, ничем не прикрытая месть. Иначе ты обратился бы к властям.

Клейтон резко отбросил ее руку, и впервые она увидела в его глазах огненную ярость.

– Виселица слишком хороша для твоего отца.

– Иными словами, у тебя нет никаких доказательств. – Оливия сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Оставь это, Клейтон. Я даю тебе слово, что прошлое не повторится.

– Твое слово? – Он усмехнулся и провел рукой в перчатке по подбородку. – А знаешь ли ты, что случилось с моим отцом после того, как я был осужден? Тебе не приходила в голову мысль отыскать его?

Оливия пожала плечами и пробормотала:

– Мне тогда было только пятнадцать лет… – Хотя, конечно, нельзя отрицать того, что эта мысль не приходила ей в голову и позже, когда она стала старше. Вероятно, она все-таки изменилась не так сильно, как ей хотелось бы. – А что с ним случилось?