Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Дыхание утренней зари

– Вон мой дядюшка с ребенком на руках! Господи, только бы это не были похороны тетушки Албани! – взмолилась Анжелина, осеняя себя крестным знамением.

– Не тревожься, я вижу тетушку Албани! Она как раз выходит из церкви.

Наконец молодая супружеская чета оказалась у церкви. Жители деревни оживленно переговаривались, в основном на местном наречии. Рыжая макушка рослого Жана Бонзона возвышалась над толпой. Анжелина не сводила с нее глаз, пока спешила к дяде.

– Ты ли это, моя племянница? – воскликнул Жан. – Какими судьбами? А, вот и твой муженек-скрипач!

– Здравствуйте, мсье! – громко поприветствовал его Луиджи. Он был искренне рад снова увидеться с горцем.

Пятидесятилетний Жан Бонзон, несмотря на грубоватые манеры, был человеком очень умным, начитанным, с широким кругозором. Обычно таких манит город с его широким полем деятельности и возможностью построить карьеру в политике, однако Жан предпочел всему этому жизнь пастуха в уединенном домике на склоне горы и общество горстки односельчан.

– Если я правильно понял, вы возвращаетесь из паломничества. Ханжество чистой воды!

Анжелина пропустила ироническое замечание дядюшки мимо ушей. Она во все глаза смотрела на ребенка у него на руках.

– Как Бруно вырос! Овечье молоко пошло ему на пользу! – воскликнула она, любуясь толстощеким младенцем. – Ему чуть больше семи месяцев, я правильно помню? Тетушка Албани попросила тебя за ним присмотреть?

– Так и есть! Она остановилась переговорить с одной неприятной семейкой. К вашему сведению, дорогая племянница, мы хороним Ива Жаке, отца маленького Бруно. Отойдем-ка в сторонку.

И горец широким шагом направился к переулку, в который выходила задняя дверь местной таверны. Анжелина и Луиджи последовали за ним.

– Как случилось, что Ив умер? – тихо спросила расстроенная этой новостью Анжелина.

Прежде чем ответить, Жан Бонзон передал ребенка Луиджи. Тот неуклюже принял маленького Бруно, но возражать не стал.

– Ив вернулся в деревню в апреле после долгой отлучки. Погода была плохая, у нас в Ансену еще лежал снег. Албани приглашала соседа к нам обедать и ужинать каждый день и всегда предлагала ему хотя бы подержать сына на руках. Но Ив отказывался, ничего не объясняя. По правде говоря, на него жалко было смотреть. За душой ни гроша, и целыми днями сидит один в своем доме… Я за ним присматривал, но в итоге все равно не усмотрел. Четыре дня назад я нашел его повесившимся в сарае, и он был еще жив. С трудом мне удалось его снять, и он умер на земле, а я держал его голову на своих коленях. Кюре я сказал, что это был несчастный случай. Может, он и не поверил, но спорить не стал. Что такого дурного сделал Ив в своей жизни, чтобы не заслужить отпевания и могилы на кладбище? Правда в том, что после смерти жены ему не хотелось жить. У него не было сил жить…

– А что это за неприятные люди, с кем вы оставили Албани? – спросил Луиджи, уворачиваясь от пальчиков Бруно, которые так и норовили схватить его за нос.

– Парочка стервятников, родня Коралии. Говорят, что хотят забрать сиротку, а на самом деле им нужны дом и земля Ива, чтобы сдать их в аренду.

– И ты оставил тетушку с ними одну? – удивилась Анжелина. – Ты, который как никто умеешь поставить на место любого наглеца?

– Албани попросила меня взять Бруно и постоять в сторонке, пока она с ними поговорит. Foc del cel![2] Добром это не кончится… Ну а вы, пилигримы, рады вернуться домой? В Сен-Лизье вас ждут с нетерпением. Я был на рынке в Сен-Жироне в прошлую субботу, ходил продавать сыр, и встретил твоего отца, Анжелина. Мы поболтали немного.

– В субботу? Это же совсем недавно! Как Анри, Жерсанда, Октавия? У них все хорошо?

Жан Бонзон в смущении опустил глаза, что было для него нехарактерно. Бросив быстрый взгляд на Луиджи, он решился:

– Честно говоря, в доме на улице Нобль не все гладко. Жерсанда и Октавия обе заболели гриппом, причем очень серьезно. Если бы не Розетта, им бы пришлось удалить из дома твоего сына. Жермене, твоей мачехе, той, наоборот, дома не сиделось. Как будто от ее присутствия больным была какая-нибудь польза… Но ты не волнуйся, худшее позади, и обе дамы скоро совсем поправятся.

Глаза Анжелины расширились от ужаса, и она поспешила прижаться к мужу. Она так спешила домой, но предстоящее возвращение обещало быть нерадостным.

– Луиджи, я хочу быть в Сен-Лизье сегодня же! Если мы выедем сейчас, то вечером будем дома. На самом деле, дядюшка, мы хотели остаться у вас в Ансену на ночь, а завтра днем сесть в дилижанс. Но ничего, мы приедем к вам в гости позже, в следующем месяце.

– К чему такая спешка? Ты не была дома четыре месяца, так неужели нельзя подождать еще один день? – проворчал горец. – Албани будет так рада тебя видеть! И пообедать мы можем все вместе в таверне, на террасе.

– По-моему, процессия направляется к кладбищу, – заметил Луиджи. – Ваша супруга наверняка уже вас дожидается, дядюшка Жан!

– Да, ты прав. Но и вам, я думаю, стоит пойти.

Опечаленная новостями из дома, Анжелина последовала за мужчинами. Не успели они обогнуть южную стену церкви, как им навстречу выбежала заплаканная Албани. Она выхватила у Луиджи мальчика и прижала его к своей груди.

– Жан, помоги мне! – пробормотала она, осыпая малыша поцелуями. – Каким чудом ты оказалась тут, Анжелина? И Луиджи с тобой… Я вас и не увидела. Простите, я сама не своя!

– Тетушка, что случилось? – спросила Анжелина.

Она поспешила нежно обнять эту маленькую, добрейшей души женщину, которая дрожала от волнения.

– Эти люди, брат Коралии с женой, они хотят забрать у меня Бруно! Увы, это их право, но я так люблю мальчика! Так люблю, словно это мой родной сын!

– Что?! – взвился Жан Бонзон. – Ну, сейчас я им покажу! Мы взяли малыша в дом с согласия его отца, и никто его не заберет!

– Жан, что ты собираешься делать? – между всхлипами спросила у него жена. – Они родственники Бруно, он их племянник, а мы ему – чужие люди! Может, они сумеют заменить ему родителей.

– У него уже есть семья! Стервятники они, а не родственники! Ну ничего, я сам поговорю с ними, когда будем идти с кладбища!

Албани пребывала в таком отчаянии, что на нее больно было смотреть. Луиджи нежно погладил ее по плечу. Он успел полюбить эту добрую, мягкосердечную женщину.

– Тетушка… Вы позволите мне вас так называть? Тетушка, милая, не плачьте! Эти люди как родственники имеют какие-то права, но ведь Ив Жаке отдал мальчика на воспитание вам с Жаном, и все это знают, так что…

– Спасибо, Луиджи, спасибо…

Вскоре они догнали похоронную процессию и встали у могилы, вырытой накануне в коричневой земле. Анжелина смотрела, как трое мужчин на веревках опускают в нее гроб. Скромная конструкция из плотно сбитых досок, ударившись о стенку могилы, наконец замерла на дне. Отчего Анжелине вдруг стало не по себе? Была ли причиной жара, или накопившаяся усталость, или ее чрезмерно живая фантазия? Она представила запертое в этом гробу тело Ива Жаке – неподвижное, обреченное на разложение. Голова у молодой женщины закружилась, на висках выступил холодный пот.