Марина Фьорато - Мадонна миндаля

— Надо было сперва скорлупу разгрызть, а потом ядрышко разжевать, — ласково приговаривал, утешая ее, Лоренца. — И ты бы сразу почувствовала, какой миндаль сладкий.

А ведь Симонетта почувствовала тогда только вкус сухого дерева. Впрочем, Лоренцо поцеловал ее в утешение — и ей уже ничего более сладостного не хотелось.

Симонетта хорошо помнила, как в течение всего свадебного пира ее не покидало ощущение, что проклятый орех так и застрял у нее в глотке. Но мать, обожавшая всем читать нотации и во всем способная увидеть руку Господа, сурово сказала:

— Не жалуйся, дочь моя! Пусть это послужит тебе уроком, и постарайся хорошенько его запомнить. Порой приходится приложить усилия — разбить или разгрызть тот или иной плод, — чтобы почувствовать его истинный вкус. Твоя жизнь, хвала Господу, до сих пор была слишком легка и удачлива. В семье тебя любили, ты не обделена ни красотой, ни богатством, ты очень удачно вышла замуж, но ни один жизненный путь не бывает до конца совершенно гладким и безоблачным. Когда-нибудь страдания непременно выпадут и на твою долю, не забывай об этом. Ибо, лишь помня о грядущих страданиях, ты сможешь в полной мере понять, каковы твои истинные склонности и каким должен быть твой жизненный путь, предначертанный Господом. Только тогда ты сможешь прожить свою жизнь так, как велит Он: в страданиях, но с просветленной душой!

Симонетта промолчала и выпила еще вина. Она всегда помнила о том, что обязана быть покорной и свято исполнять дочерний долг, но как раз в этот момент — наконец-то! — проглоченный орех упал в желудок, и его колючее продвижение по пищеводу сменилось приятным теплом от выпитого вина. Ей сразу стало легче. Симонетта, чуть прищурив глаза, посмотрела на своего жениха, и душу ее обдала горячая волна нежности и сладостного возбуждения при мысли о том, что теперь она стала женой этого юного бога и скоро наступит их первая брачная ночь… В общем, Симонетта совершенно перестала слушать материнские наставления. Нет, она всегда будет счастлива со своим Лоренцо! Она была уверена, что жизнь принесет им удачу и благополучие. Кроме того, ей казалось, что она понимает, в чем источник дурного настроения матери. Девушка перевела взгляд на отца, красивого, цветущего мужчину. Свою дочку он обожал, но, увы, Симонетта была не единственной молодой особой, к которой он питал нежные чувства. Девушка прекрасно знала, что мать немало настрадалась из-за бесконечных амурных приключений супруга. То вдруг внезапно наглела та или иная служанка у них в доме, то молодые торговки вином начинали чересчур часто к ним заходить… Однако Симонетта не сомневалась, что сама-то она ничего подобного в своей будущей семье не допустит. И, покрепче стиснув руку Лоренцо, она постаралась как можно скорее забыть материнскую проповедь.

Но сейчас Симонетта вдруг вспомнила те слова матери.

Откуда ей тогда было знать, что жизнь ее будет сломлена, что самую сильную боль причинит ей смерть человека, с которым она так долго была счастлива? Симонетта была убеждена: она смогла бы пережить все, что угодно, только не это. Даже если бы Лоренцо приглянулась другая женщина — хотя на других женщин он никогда и не смотрел, — то она, Симонетта, как ей теперь казалось, смогла бы вынести даже испытание супружеской неверностью. Лишь бы он по-прежнему был здесь, с нею, живой, теплый, и они могли бы вместе смеяться и играть, как всегда. Она чувствовала, что это горе, словно чудовищно разросшаяся опухоль в груди, проникает в каждую клеточку ее тела и, без сомнения, вскоре убьет ее. И благословенная смерть принесет ей избавление от всех мук. Симонетта коснулась белоснежными руками шпаги — его шпаги, которую Грегорио принес домой с поля битвы. Затем внимательно посмотрела на второй предмет, тоже принесенный слугой. Выглядела эта длинная штуковина угрожающе: она напоминала металлическую трубу с деревянной рукоятью и каким-то изогнутым металлическим когтем, торчавшим сбоку. Симонетта с трудом могла приподнять это диковинное оружие, впрочем, у нее и сил-то сейчас не было.

— Что же это такое? — промолвила она очень тихо, почти шепотом.

Но Грегорио, стоявший перед нею с мокрым от слез лицом, услышал ее и, комкая в руках плащ, пояснил:

— Это новое оружие, синьора, оно называется аркебуза. Аркебуза немного похожа на пушку, только маленькую, с которой и один человек может управиться, то есть может сам и нести ее, и стрелять из нее. Вот тут у нее фитильный замок. — Грегорио указал Симонетте на какой-то обгорелый шнурок, свисавший с рукояти этой странной «маленькой пушки», и на изогнутый в форме буквы S спусковой крючок, зацепленный за металлическую скобу и в данный момент бездействовавший.

— Зачем ты мне это принес? — Симонетте показалось, что, когда она задала этот вопрос, в горле у нее что-то хрустнуло.

— Одна из этих жутких штуковин как раз и унесла жизнь моего господина. Я должен был принести ее тебе, синьора, чтобы ты поняла: у него не было ни малейшей возможности выжить. Ты же знаешь, каким он был, господин мой. Там, на поле боя, он был лучшим из всех! Истинный рыцарь! А уж в искусстве фехтования с ним никто не мог сравниться. Но испанский маркиз де Пескара неожиданно применил в бою с нами более полутора тысяч таких вот тяжелых ружей. Я собственными глазами видел, как его аркебузьеры, точно косой, косили французских кавалеристов. Да и тех, кого миновала пуля, сбрасывали на землю перепуганные или раненые кони. А какой стоял грохот! Словно сам дьявол объявился на поле боя и запел, торжествуя, в предвкушении обильного ужина. — Грегорио нервно запахнул истрепанный плащ и скрестил руки на груди.

Симонетта судорожно сглотнула. Она уже не решалась что-либо спрашивать, ибо не доверяла собственному голосу, и кивком отпустила Грегорио. Затем перенесла шпагу и аркебузу на подоконник, чтобы, стоя у окна, иметь возможность по-прежнему следить за дорогой.

«Ах ты, глупец!» — воскликнула она про себя, внезапно рассердившись на Лоренцо, и вновь коснулась шпаги и аркебузы, чувствуя кончиками пальцев холодную сталь. Пальцы тут же заледенели. Вот оно, оружие прошлого и оружие будущего. Да, Лоренцо, ты действительно был истинным рыцарем. Но как же ты не увидел, не понял, что на тебя надвигается? Какой смысл в рыцарских правилах ведения боя, в рыцарском кодексе чести, когда вам угрожают подобным оружием? Ваши драгоценные правила остались в прошлом, теперь время совсем иных законов. А прежние законы в этом новом мире ровным счетом ничего не значат. Симонетта не была уверена, что самой ей так уж хочется жить в этом новом мире, и уже не в первый раз подумала о том, как бы исхитриться и выстрелить из этой аркебузы в себя. Может, она хоть там воссоединится с Лоренцо? А может, просто пойти и повеситься в миндальной роще? Одна здешняя девушка, брошенная возлюбленным, так некогда и поступила. Но Симонетта знала: самоубийство — самый тяжкий грех на свете, грех величайшего преступника, Иуды Искариота. Мать воспитывала ее в строгом соблюдении всех религиозных законов и правил. К тому же она хорошо помнила картины Страшного суда, которыми были расписаны стены баптистерия в Пизе, эти картины она видела каждый раз, когда, еще живя в родительском доме, ходила к мессе. И каждый раз, слушая, как священник нараспев произносит хорошо знакомые слова молитвы, она так и замирала, не в силах отвести взгляд от этих страшных фресок, на которых черные бесы пожирали самоубийц, отгрызая им конечности и слизывая жадными языками лужицы человеческой крови. Эти изображения ужасали Симонетту, приводили ее в трепет, и она начинала беспокойно ерзать на фамильной церковной скамье, чувствуя, как жар приливает к щекам, словно и их тоже касается адское пламя, пока мать не дергала ее сердито за руку.