Поль Бурже - Женское сердце

— Никого… Вот это великолепно! Не бери своей кареты; к девяти часам я сама заеду за тобой к д'Авансон… Но до пятницы еще очень, очень далеко. Да, вот мысль! Не придешь ли ты ко мне просто сегодня вечером?

— Нет, — ответила г-жа де Тильер, — взгляни на мой стол, я кончала это письмо в ту минуту, когда ты вошла… Я писала Миро; он уже очень давно просит меня назначить ему день, и так как сегодня я дома вдвоем с моей матерью…

— Не посылай письма, вот и все, — возразила графиня, — и ты сделаешь мне большое одолжение… Этот обед меня немного тяготит… Вся охотничья орава из Pont-sur-Yonne. Ты знаешь этих охотников: Прони, д'Артель, Мозе… и, наконец, — нерешительно сказала она, — может быть, только с последним из них ты не пожелаешь познакомиться, — с ним… Ведь ты такая, как говорят англичане, particular…

— А французы — неприступная или несносная, — смеясь, прервала ее Жюльетта. — И все это потому, что я не хочу бывать у тебя, когда у тебя творится столпотворение… А кто это таинственное лицо, с которым я должна запретить тебе меня знакомить?..

— О, совсем не таинственное! — возразила Габриелла. — Это Раймонд Казаль.

— Тот самый… г-жи Корсьё? — спросила Жюльетта и, получив утвердительный ответ, лукаво продолжала:

— Дело в том, что строгий де Пуаян отнесется к этому неодобрительно, и я неизбежно услышу фразу: «Зачем г-жа де Кандаль принимает таких людей?»

Вероятно, графиня мало симпатизировала другу, над неявной бдительностью которого весело подсмеивалась Жюльетта, так как насмешка эта вызвала у нее недобрую радость, на миг блеснувшую в ее глазах. Словно ободрившись, она продолжала:

— Во-первых, ты скажешь ему, что это Друг моего мужа гораздо больше, чем мой. И, во-вторых, могу ли я говорить с тобой откровенно? Казаль, не правда ли, для тебя и для де Пуаяна и для кого бы то ни было, — шалопай, бывающий у женщин только для того, чтобы губить их, фат, скомпрометировавший г-жу де Гакевиль, д'Еторель, де Корсьё, тысячу и трех других, игрок, который ведет в клубе нелепую игру, огрубевший тип, который встает из-за игорного стола только для того, чтобы садиться на лошадь, фехтовать или охотиться и кончать день drank as a lord? Таков только твой Казаль и Казаль твоего де Пуаяна…

— Мой Казаль! — прервала ее Жюльетта. — Да я его совсем не знаю; да и де Пуаян — совсем не «мой»; я не желаю брать на себя ответственность за антипатии моих друзей, будь же справедлива?..

— Конечно, конечно, твой де Пуаян, — настаивала графиня. Что если бы он просто овдовел, а не разъехался со своей женой, что если бы эта самая негодная жена сделала ему приятный сюрприз и умерла во Флоренции, где она ведет такую жизнь?..

— Что же? Кончай, — сказала Жюльетта.

— Мне всегда казалось, что ты способна выйти за него замуж; что же касается до него, я готова держать пари: он думает об этом и охраняет тебя, как невесту.

— Во-первых, не думаю, чтобы у него были такие злодейские замыслы, — громко смеясь, сказала Жюльетта, — а во-вторых, не знаю, что бы я ответила, если бы представился такой случай… Наконец, почти тридцатилетняя невеста может не бояться чар фатоватого прожигателя жизни, ярого игрока, отчасти жокея, довольно хорошо владеющего оружием, и горького пьяницы, — вот верный, хотя и не лестный портрет твоего гостя…

— Ты прервала меня как раз в тот момент, когда я хотела сказать, что этот легендарный Казаль так же мало похож на настоящего, как изображенный в Chatiments Наполеон III не похож на нашего бедного императора… Казаля считают фатом? Но виноват ли он в том, что жизнь столкнула его с тремя или четырьмя сумасшедшими, которые афишировали свою связь с ним. Смейся сколько тебе угодно. Да, они его афишировали! Полина де Корсьё дошла до того, что ее невозможно было принимать. А после разрыва кто стал сплетничать направо и налево? Он или она? Я знаю только одно — я, которая дорожу своей репутацией честной женщины, — что никогда, слышишь ли, никогда, он не сказал мне чего-нибудь такого, что не должен был говорить. Он умен, интересен и полон воспоминаний о своих путешествиях. Он изъездил весь свет: Восток, Индию, Китай, Японию. Прожигатель жизни? Игрок? Он был только немного богаче всех этих господ, а потому имел больше лошадей и проигрывал более крупные куши. Есть чем возмущаться! Возможно, что у него есть страсть к фехтованию, но он о ней не говорит, и я никогда не слышала, чтобы он злоупотреблял своим умением владеть шпагой. Возможно также, что он пьет, но, приходя ко мне, он всегда владел собой в совершенстве… Знаешь ли, что он такое? Балованный ребенок, которому жизнь всегда давалась слишком легко, но который сохранил в себе много хороших качеств. И при этом красив! Но ты его видела?..

— Да, кажется, мне его раз показывали в Опере, — сказала Жюльетта. — Он высокий, с черными волосами и белокурой бородой.

— Так это было давно, — возразила Габриелла, — теперь он носит только усы. Какая странная вещь — жизнь в Париже! Вы, вероятно, встречались сотни раз.

— Я так мало выезжаю, — сказала Жюльетта, — да и к тому же по рассеянности никогда никого не узнаю.

— Но выйдешь ли ты, наконец, сегодня вечером, чтобы посмотреть прекрасного Казаля, да или нет?

— Да, но как ты о нем говоришь! Как ты себя взвинчиваешь! Если бы я тебя не знала…

— Ты сказала бы, что я в него влюблена? Не правда ли? Что же делать? Ведь в моих жилах течет боевая кровь и отвращение к светской несправедливости… Но смотри, не выдай меня де Пуаяну!

— Ах, опять де Пуаян! — воскликнула Жюльетта, пожимая своими тонкими плечами.

— Конечно, — продолжала графиня, встряхнув головой. — Когда его нет, все идет прекрасно. А потом он поговорит с тобой, и я всегда замечала, как действует на тебя каждое его слово… Но кто-то входит… На этот раз карета готова…

Когда лакей объявил, что карета подана, началось прощальное щебетание и посыпались возгласы: «уже», «да ведь ты только что приехала», «до вечера, моя милая», потом поцелуи, смех при вновь произнесенном имени Казаля, после чего, с отъездом г-жи де Кандаль, наступила тишина, еле нарушаемая тиканьем часов и треском топившегося камина. Оставшись одна, Жюльетта села за письменный стол и, разорвав записку, предназначавшуюся для Миро, вынула из шкатулки голубую депешу для того, чтобы начать другую, что оказалось гораздо труднее, так как она долго сидела, вертя своими тонкими пальцами ручку и устремив взор на сад, который теперь, под нахмурившимся небом, казался меланхоличнее. И вот строки, которые она, наконец, решилась написать:

«Мой друг, не приходите сегодня раньше одиннадцати часов вечера. У меня только что была Габриелла, с которой мы не видались уже десять дней, и мне пришлось согласиться на ее приглашение отобедать у нее сегодня. Уехать от нее тотчас после обеда — значило бы поступить с нею не по-дружески. А потому прошу вас на меня не сердиться, если я на два часа отложу наше свидание, когда вы расскажете мне о том, что произошло сегодня в палате, и о том, как вы говорили. Не являйтесь ко мне с разочарованными глазами, в которых я читаю упрек по адресу того, что вы ошибочно называете моей светскостью. Вы слишком хорошо знаете, что представляет собой для меня свет без вас, без тебя, и как бы я хотела иметь право объявить всем, что значишь ты для твоего друга