Елена Арсеньева - Великая ревность великой женщины (Екатерина II – Александр Дмитриев-Мамонов – Дарья Щербатова. Россия)

Екатерина поручала своему фавориту обязанности секретаря и немало веселилась над той властью, которую забрал над ней этот молодой человек: «Я диктовала совсем другое, не пожелал этого написать!»…

Вот что такое – та самая нестареющая, невянущая женская душа? Наверное, прежде всего, она способна питаться иллюзиями, не видеть удручающей реальности. Реальность же состояла в том, что Дмитриев-Мамонов был комедиантом высшей пробы. Да и спасибо ему за это! Екатерина была счастлива действительной или тщательно разыгранной сценой ревности, которую он закатил ей перед встречей со Станиславом Понятовским! Описывая ту сцену Григорию Потемкину, она потом нарочно преувеличила скуку, испытанную в разговоре с польским королем, и присовокупила: «Саша – человек неоценимый!» И снова благодарила светлейшего за такой подарок…

Ланжерон, еще один пристрастный француз, служивший в российской армии и оставивший «беспристрастные» заметки о России, писал о фаворитах императрицы: «Некоторые умели облагородить свое унизительное положение: Потемкин – сделавшись чуть ли не императором, Завадовский – пользой, которую он приносил в администрации, Мамонов – испытываемым и нескрываемым стыдом».

Ну, насчет стыда, это мсье Ланжерон несколько преувеличил, конечно. Александр очень держался за свое положение! Ведь милости Екатерины сыпались на него как из рога изобилия. 19 июля 1786 года Мамонов был произведен в полковники с пожалованием во флигель-адъютанты, а 2 сентября пожалован корнетом Кавалергардского корпуса с чином генерал-майора. 20 января 1787 года он был пожалован действительным камергером, а 11 июня того же года премьер-майором Преображенского полка. Вскоре государыня произвела его в генерал-адъютанты. Она одаривала его и дорогими презентами. В короткий срок молодой человек стал одним из богатейших людей России. Только в Нижегородской губернии у него было около 27 тысяч крепостных. Отец его был пожалован в сенаторы. Сам Александр, проявляя истинно аристократический вкус, из всех возможных даров отдавал предпочтение бриллиантам.

Однажды ему захотелось орден Александра Невского, который давался лишь за важные государственные заслуги. Даже видавшие виды придворные были ошеломлены столь непомерными претензиями. Екатерина тоже решила, что это уже слишком, и ограничилась покупкой для Сашеньки редкостной трости в 3700 рублей. Храповицкий записал в своих дневниках: «Сама изволила носить трость к графу Дмитриеву-Мамонову». Но не тут-то было: «Он притворился больным, не быв ничем доволен, но желая ордена Александровского». Гарновский записал потом: «Накануне Александрова дня он с государынею немножко поразмолвился и от сего три дня пролежал под видом лихорадки в постеле…»

За это время произошел очень неприятный пассаж. На празднике по случаю спуска на воду нового корабля придворными было отмечено мимолетное, но милостивое внимание императрицы к безвестному секунд-майору Казаринову. У Мамонова возникло подозрение, что ему готовят замену, и, по словам Гарновского, «пункт о Казаринове весьма его беспокоил». И тут вдруг граф Брюс завел разговор о продаже имения. Фавориту захотелось его приобрести, хотя он только что купил другое, за 350 000 рублей. Он просил Брюса уступить в цене, но тот не соглашался, сказав, что есть другой покупатель. Александр бросал, бросал на Екатерину взгляды, полные мольбы: мол, ну скажи, что ты купишь для меня эту игрушку! – однако та делала вид, что ничего не понимает. В конце концов Дмитриев-Мамонов понял, что имение от него уходит, и сказал с обреченным и обиженным видом:

– Ну ладно, продавайте. А кстати, кто тот покупщик?

– Казаринов, – ответил Брюс.

Александр мгновенно побледнел, переменился в лице и «почти умирающим голосом» заметил, что тот до сих пор слыл за человека бедного… Императрица не упустила возможности поддразнить капризника.

– Вишь, не один Казаринов на свете, – лукаво улыбнулась она. – Покупает, может быть, не тот, о котором ты думаешь…

Бог весть, какой смысл вкладывала она в эти слова, но Александр воспринял их как объяснение: имение Казаринову купила Екатерина! А зачем? Видимо, имеет на него виды как на будущего фаворита!

Это произвело страшное впечатление на молодого красавца – он лишился сознания. Лейб-медики Роджерсон и Мессинг были испуганы, не знали, что делать, и только приятель Дмитриева-Мамонова, Рибопьер, не растерялся и привел к его ложу Екатерину. Любовники примирились – к обоюдному удовольствию.

«Нельзя себе представить, в каком беспорядке граф тогда находился, – докладывал Гарновский Потемкину. – Неизвестность, горечь, досада и отчаяние так сильно им овладели, что он принужден был, сказавшись больным, сойти вниз. Пришед домой, начал он жаловаться на спазмы в груди, которые действительно начали его тогда же мучить и наконец до того усилились, что в первом часу пополуночи надлежало ему пустить кровь, потому что жизнь его была в опасности. Государыня, услышав о сем происшествии, залилась слезами. Между тем графу сделалось легче, так что он ходил вверх и возвратился оттуда с Александровским орденом».

Вот смех-то: генерал-адъютант, не побывавший ни в одном сражении, получил высокую правительственную награду за смертельную опасность, которой подвергся благодаря собственной ревности! Орден был заслужен вздохами, слезами и весьма кстати приключившимся сердечным приступом! Между тем, видимо, даже хорошей военной выучкой баловень императрицы не отличался и верхом держался нетвердо. В одном из писем к Потемкину Екатерина сообщала, что Александр «выздоравливает от своего несчастливого с лошади упадения…».

Когда Россия в 1788 году оказалась на грани столкновения со Швецией и начались спешные военные приготовления, Мамонов обязан был облачиться в мундир. Гарновский встревоженно посылал Потемкину свежие новости: «Государыня точно намерена стоять с резервным корпусом в лагере. Не было бы сие вредно здоровью ее величества». Причину столь воинственного пыла, проснувшегося вдруг в миролюбивой Екатерине, отгадать было нетрудно: «Резервный корпус состоять имеет под командою графа Александра Матвеевича…» Ради него императрица готова была покинуть роскошные апартаменты своего дворца и уйти хоть в походную палатку. По счастью, в тот раз все обошлось, и Мамонову не пришлось демонстрировать свое воинское искусство.

К чести этого господина, следует, впрочем, сказать, что он очень рвался участвовать в настоящих государственных делах.

Сама Екатерина, надеясь видеть в нем помощника в многотрудных своих заботах, заявила Храповицкому: «Он разумен и будет присутствовать в Совете, чтоб иметь там свой глаз». Но Гарновский деликатно сообщал Потемкину: «В усердии Александра Матвеевича сомневаться нельзя, да и силы его противу прежнего не умалилися, но сей муж не имеет в делах столько практики и чужд иногда той расторопности, чтоб уметь дать на все встречающиеся вопросы надлежащий ответ…» Государственные дела для Александра были скучны и тягостны.