Елена Арсеньева - Русская Мельпомена (Екатерина Семенова)

– Пиесу вам кто прочтет, ежели сами не сможете? Кто за вас роль выучит? Неужто на суфлера надеяться? Позорище! – И прибавлял нарочно для учениц: – А вам, барышни, вдвойне, втройне тужиться на уроках надобно. Как сделаетесь первыми актерками, владычицами сердец, как станут вам кавалеры любовные записочки слать, – а вы что? Ни прочесть, ни ответа написать? Неужто и здесь на суфлера надежа? А он-то ваши секреты языком всему свету – ля-ля-ля! То-то дурная слава и полетит, крылышками трепеща!

При этом Дмитриевский показывал, как суфлер будет «языком ля-ля-ля», а потом как полетит, «крылышками трепеща», дурная слава. И всё, более слов не требовалось: даже до самых ленивых доходила необходимость изучения грамматики.

Впрочем, от всех занятий любой воспитанник (как мужеска полу, так и женска) в любое время мог быть отвлечен в театр, которому постоянно требовались для спектаклей статисты и фигуранты. Особым спросом пользовались те, кто преизрядно постигнул основы танцевального искусства, а потому все учащиеся, едва пробудившись, в семь утра, еще до завтрака, непременно бежали в холодный балетный класс «к палке» и проделывали штудии: батманы, жэтэ, плие, ронд-жамбы и прочие штуки, служившие основанием дальнейших хитростей танцевального искусства.

В этом классе у воспитанницы Семеновой были свои трудности. Иван Иванович Вальберх и другой танцовщик, Гульгермини, видели в ней зачатки блистательного таланта и требовали, чтобы Катерина всецело отдалась Терпсихоре[1]. Василий же Федотович Рыкалов, который преподавал начальные правила «акции», то есть актерской игры, со всеми приемами высокого актерского мастерства, на вдохе и выдохе, обильно приправляя речь жестами и выразительными телодвижениями, клялся и божился, что воспитанница Семенова рождена для служения Мельпомене или Талии[2], и ежели она не принесет себя в жертву этим видам искусства, то лучше бы ей не родиться на свет.

Кстати, актер Шушерин, через несколько лет рассказывая о Семеновой писателю С.Т. Аксакову, который был очень высокого мнения об этой актрисе, говорил: «Ты не можешь судить о ней, не видевши ее в тех ролях, которые она игрывала в школе. Ее надобно видеть в «Примирении двух братьев» или «Корсиканце» Коцебу… Стоя на коленях надо было смотреть ее в этих ролях!»

То есть уже тогда было ясно, что прав, конечно, Рыкалов, однако меж ним и Вальберхом доходило до откровенных скандалов из-за будущности Катеньки Семеновой. Господа учителя бранились громогласно на потеху воспитанникам и призывали Дмитриевского в качестве третейского судии. Иван Афанасьевич немедля пытался свести дело к шутке и начинал изображать Париса, пришедшего разрешить известный спор богинь. Правда, из-за золотого яблока тягались три небожительницы, а из-за Семеновой – только два учителя. Третий, преподаватель музыки Кавос, знаменитый композитор и автор музыки ко многим спектаклям, которые ставились в Большом Каменном театре, в спорах из-за Катерины не участвовал. У нее был милый маленький голосок, который давал ей возможность очень недурно исполнять партию Дианы в опере Мартини «Дианино древо», Милолики в комической опере «Князь-невидимка», сочиненной Кавосом, или Милославы в «Русалке» Кауэра. Однако Эвтерпа[3] вполне обошлась бы без Семеновой-старшей в качестве служительницы. Зато Семенову-меньшую, очаровательную Нимфодору, Кавос сделал отличной исполнительницей оперно-водевильных партий. И никто из-за нее копий не ломал.

В конце концов в споре между Терпсихорой и Мельпоменой победила муза с трагической маской и венком из плюща. Потому что Дмитриевский с самого начала был убежден: место Катерины Семеновой – именно в трагедии.

Кстати сказать, преподаватель Рыкалов был замечательный комедийный актер. Именно от него научилась Катерина Семенова не только вставать в трагические позы, но и свободно, естественно жестикулировать, легко двигаться по сцене, привыкла и к непринужденной мимической игре. Лицо ее, прелестное, живое и выразительное, могло стать неотразимо-красивым – если того требовала роль, оно могло показаться также… отталкивающим, если того, опять же, требовала роль. Непревзойденному владению мимикой ее тоже научил Рыкалов. А чувство собственного достоинства пробудил в ней Дмитриевский. Во-первых, он был искренне восхищен талантом Катерины, а во-вторых, он и сам обладал этим чувством, был по-настоящему светский, образованнейший человек, прирожденный учитель – лишь бы было, кого учить.

Катерина Семенова стала одной из самых благодарных учениц Дмитриевского: именно от него она усвоила, что важнейшими качествами трагика являются естественность и голос сердца. Но он был твердо уверен, что без ритмического, музыкального начала трагедия на сцене не звучит. И когда позднее публика и критика наперебой восхищалась «орга́ном», то есть голосом Катерины Семеновой, благодарить прежде всего за этот «орган» следовало Дмитриевского.

А уж как он-то гордился «орга́ном» Катерины! Прежняя ученица его, Александра Перлова (то есть настоящая ее фамилия была Полыгалова, но разве это фамилия для актрисы?! Совершенно немыслимая фамилия! Другое дело Перлова, что означает по-русски – Жемчугова!), совершенно очаровательное создание, была бы пречудной актрисою, кабы со временем, от чрезмерной чувствительности, голос ее не сделался слезливым, влажным, раздражающе-надрывным, словно она все время всхлипывала. Более всего Дмитриевский боялся, что Семенова тоже «заплачет» на сцене, и не уставал твердить, что трагедия требует «сухого горла».

Впрочем, Сашеньку Перлову очень даже можно было понять – чисто по-человечески. Жизнь у нее была такая, что удивительно было бы не заплакать! Тотчас после выпуска она выскочила замуж за актера Андрея Каратыгина, родила двух детей… ну и влачила теперь уныло-семейственное существование с мужем, актером очень средним и вечно безденежным, который более всего на свете любил свои записные книжки, в кои заносил все события как собственной жизни, так жизней окружающих его людей. Именно описанные им существа были для него гораздо реальнее, чем, к примеру, жена, которой он великодушно предоставил возможность трудиться в поте лица и зарабатывать пропитание для себя самой и детей – ну и для него, естественно, для, не побоимся этого слова, мемуариста Каратыгина…. Так что неудивительно, что Сашенька Полыгалова-Перлова-Каратыгина оказалась расположена к излишней чувствительности: она беспрестанно оплакивала собственную многотрудную жизнь. Именно поэтому Дмитриевский не уставал предостерегать актеров и актрис от ранних браков.

– И вообще, – твердил он, – лучший актер тот, кто не любит на сцене, а играет любовь! Не влюбляйтесь, милые барышни, елико сие возможно!