Барбара Картленд - Скрытное сердце

В этой комнате Сильвия познала одиночество. Одиночество, которое нельзя описать словами, одиночество, которое временами даже, более невыносимо, чем сейчас, когда она осталась одна на всем белом свете, потому что, то было одиночество души, лишенной надежды.

И вот теперь эта надежда, хотя и очень слабо похожая на правду, наконец, появилась.

Сильвия не очень-то тешила себя мыслью, что она сможет осуществиться, но, тем не менее, с какой-то необъяснимой для нее пылкостью, если это можно так назвать, достала из гардероба лучшее платье и надела его. Оно было до невозможности устаревшее, и девушка это хорошо знала. Рукава недостаточно пышные, юбка – коротковатая, но оно ей шло. Нежный голубой цвет дешевого материала оттенял белизну ее кожи и блеск волос, а белые кружева вокруг шеи, схваченные голубым бантом, казалось, подчеркивали ее молодость и наивность.

Ей всегда нравилось это платье, она радовалась, когда сшила его. Радовалась по той простой причине, что была весна, и внутри у нее ощущалось волнение, необъяснимое, но прекрасное, отчего девушка чувствовала себя счастливой. На платье она накинула темно-серое, из плотного сукна пальто со шнуровкой, которое носила уже пять лет. Когда-то оно было вполне добротным. Его прислали в качестве подарка из дома викария, и она скрепя сердце вынуждена была написать письмо, в котором выразила неискреннюю благодарность. Пальто оказалось просто безобразным. Сильвия полагала, что какая-то из ее кузин по ошибке купила его себе, но пожалела о покупке. Затем, возможно, все же поносила его немного и отказалась, хотя оно было еще совсем новым. Девушка догадывалась, что такая «неслыханная щедрость» со стороны ее богатых родственников была не чем иным, как попыткой успокоить себя мыслью о благотворительности и не переживать о напрасно потраченных деньгах. Казалось, она слышала, как кузины говорили:

– Бедная Сильвия. Она будет очень благодарна. А как иначе, ведь оно стоит денег!

Мысль о том, что ее называют «бедной Сильвией», уязвила ее, но совсем не в такой степени, как если бы она услышала эти же слова, произнесенные их фальшивыми голосами. Сестры ненавидели ее. А почему, собственно, они должны были ее любить?

Некрасивые, нескладные. На таких, сколько денег ни трать, все равно впустую. Что с того, что они носили шелка и атлас, бомбазин и кружева, когда их маленькие широкие поросячьи носики были всегда красными, а их злобные маленькие глазки едва виднелись из-за толстых щек. Перекормленные и избалованные!

Сильвия ненавидела их с самого младенчества, после того, как они обвинили ее в том, что она покрасила волосы. Она так хорошо помнила голос тети:

– Скажи, Сильвия, твоя матушка что-нибудь добавляет в воду, когда ополаскивает твои волосы?

– Иногда немного лимонного сока, тетя Эмили.

– Хм, возможно, поэтому-то у них такой цвет. Я вынуждена буду сказать ей, чтобы она в дальнейшем не делала ничего подобного. Это привлекает к тебе внимание, что очень нежелательно.

Сильвии никогда не забыть то, каким тоном это было произнесено и с какими презрительными насмешками встретили ее кузины, когда она вошла в детскую.

– Да она у нас, оказывается, красит волосы! Привлечь внимание хочет, ха-ха-ха!

Они довели Сильвию до слез. И только гораздо позднее она поняла, что за всеми многочисленными замечаниями тети по поводу ее, Сильвии, внешности таилась досада и зависть. Девушка была обязана своей внешностью семье матери. Уэйсы же были невзрачные, коренастые и неприметные. И для них было просто невыносимо, что Артур, самый младший из братьев, которого они считали паршивой овцой в их семье, женился на красавице. Если бы его дети походили на него, возможно, родственники и простили бы ему некоторые недостатки.

Но Сильвия унаследовала черты матери и уже с самого раннего детства поняла, что ее внешность стала оскорблением для дядюшки и его семейства.

Девушка надела скромную шляпку из фетра, украшенную только маленьким пучком перьев зимородка, который немного оживлял неприглядный головной убор. Но, несмотря на то, что ее одежда была дешевой и заурядной, она почувствовала, как это часто случалось и раньше, что выглядит очень нарядно. Возможно, оттого, что уж больно хорош был цвет ее волос, что так сияли глаза и такими яркими были губы. Последнее время с ее лица не сходила неестественная бледность, но в этот момент от возбуждения, вызванного предстоящим волнующим приключением, на щеках появился легкий румянец.

Она натянула шляпку немного поглубже, как будто стараясь скрыть свое великолепие, и, как бы в недоумении пожав плечами, направилась к двери.

И только подойдя к ней, полностью осознала, что она делает. В комнате напротив, лежит ее покойная матушка, а она думает только о себе. На мгновение ей пришла мысль о недопустимости того, что она собирается сделать. Ей нельзя никуда уходить! Вместо этого нужно остаться дома и скорбеть, как это принято. Но затем она откинула назад голову и, высоко, как факел, подняв лампу, стала спускаться по ступенькам, снова и снова повторяя с мольбой и смирением: «Ради Бога, пойми, прошу тебя, пойми!»

На улице шел снег, и было уже довольно темно. Громадная фигура миссис Бутл с развевающейся на ветру шерстяной накидкой в мерцающем свете фонарей, бросающих длинные тени, казалась уродливой и зловещей.

Пулбрук был маленьким городком, в центре которого проходила длинная улица с богатыми домами и большим количеством магазинов, принадлежавших состоятельным горожанам. За всем этим великолепием, как лабиринт, перепутались узкие улочки, проулки и тупики. Здесь, в своих убогих тесных домиках, жили бедняки. С наступлением темноты никто из более респектабельных жителей Пулбрука, не отваживался появляться в этом районе.

Но миссис Бутл все хорошо знали, и никому и в голову не пришло бы каким-то образом помешать ее продвижению, а то, что на нее кто-нибудь мог напасть, представлялось уж и вовсе немыслимым.

Она была единственной акушеркой в городе, и хотя все знали о ее пристрастии к спиртному, о том, что ей лучше не попадаться на язычок и что порой она бывает очень грубой, особенно с теми, кто тревожит ее по ночам, почти все женщины в Пулбруке были так или иначе, благодарны ей за помощь.

Были, однако, и такие люди, особенно в более зажиточной части города, которые считали, что миссис Бутл слишком уж добра к некоторым и что частенько за свою доброту и получает очень даже немалые деньги. Но хотя последние годы этот слух и полз по городу, до серьезного скандала, при котором ее обвинили бы в нарушении закона, никогда не доходило. А так как ничего нельзя было доказать, люди держали свои подозрения при себе.