Памела Джонсон - Кристина

Два мальчугана на противоположной стороне улицы, увидев Лесли с арфой, весело захихикали. Лесли покраснел.

— Действительно, эта штука хоть кому придаст дурацкий вид, если, конечно, обращать на это внимание.

— Ничуть, — сказала я.

— Достоинство или есть у человека, или его нет. Если оно есть, тогда ему плевать, что бы он ни делал. «Мораль господ, мораль рабов», — как сказал Ницше.

— Лесли, — сказала я, — когда твоя мать сердится, она говорит с сильным шотландским акцентом. Она действительно родилась в Шотландии?

— По чистой случайности нет, — ответил он, вскинув брови и с важным видом посмотрев на меня. — Она родилась в Бангее[4]. Однако ее род берет начало от самих Стюартов, — добавил он, торжественно понизив голос.

— Сыграйте нам что-нибудь, маэстро! — пропел один из мальчуганов.

Лицо Лесли опять залилось краской.

— Пожалуй, отвезу эту проклятую штуку домой, а то матер совсем рассвирепеет. Никак не может забыть времена, когда у нас была прислуга.

Я проводила его до калитки. Лесли остановился и, подложив под колеса камень, закрепил тележку, чтобы она не катилась.

— Не повезло нам сегодня, малышка. Одним хорошим воспоминанием меньше.

— У нас будет следующая неделя, — сказала я в смятении, ибо твердо знала, что следующей недели не будет.

— Поцелуй меня.

— Только не на улице. Вдруг твоя мать…

— У матер доброе сердце. Если узнать ее поближе, она в сущности очень сентиментальна.

— Глупая свинья! — раздался окрик с крыльца. — Ты что же, хочешь, чтобы вся улица глазела на тебя, эдакий здор-ровенный балбес! Внеси ар-рфу в дом!

— Иду, — ответил Лесли.

Его мать скрылась в доме. Лесли посмотрел на меня; его бледно-голубые глаза умоляли не презирать его. Я обняла его за шею и крепко поцеловала, не обращая внимания на ехидное хихиканье мальчишек и на тележку с арфой, которая, соскочив с камня, откатилась в сторону и застряла в живой изгороди.

Лесли не сразу выпустил меня из своих объятий.

— Да, — сказал он важно, — ты способна быть преданной в любви. Ты из таких женщин.

Его мать забарабанила в окно, и я отправилась домой.

Айрис Олбрайт следовало отнести к числу тех «лучших подруг», общества которых жадно ищут девушки неприметной наружности в порыве какого-то необъяснимого самоуничижения, кому не верят, кого ненавидят и кем все же непонятным образом дорожат. Она была неправдоподобно хороша собой; ей не пришлось пройти через период детской и отроческой угловатости, она всегда была восхитительно сложена и спокойно уверена в будущем. Айрис была тщеславной и жадной. Привыкнув к всеобщему восхищению, она не переносила, если хоть капля его перепадала кому-нибудь другому.

Наша дружба началась в первый год пребывания в школе. Это был также единственный год нашей совместной учебы. Я осталась в средней школе, потому что собиралась поступить на службу или, если у меня обнаружатся какие-нибудь необыкновенные способности, стать школьной учительницей. Айрис перешла в школу одаренных детей в Дулвиче, где скучные уроки занимали лишь первые часы, а все остальное время ученицы пели, декламировали, разыгрывали пантомимы или, одетые в пачки, разучивали па классических танцев.

Как все люди ее склада, Айрис жаждала поклонения в любом виде. Она хотела, чтобы младенцы улыбались ей, а собаки лизали ей руки. С двенадцати лет у нее начались невинные романы с мальчишками-школьниками, все еще бегавшими в коротеньких штанишках. Если не было мальчишек, она кокетничала со мной, прижималась к моей щеке своей душистой, пахнущей жимолостью щечкой и просила поклясться, что я никогда не променяю ее на другую подругу. По мере того как мы становились старше — теплыми летними вечерами мы уже прогуливались в парке с молодыми людьми, — мое рабское подчинение Айрис и страстное желание освободиться от нее возрастали в прямой пропорции друг к другу. Моим самым большим удовольствием было представлять себя у ее могилы горько скорбящей оттого, что такое нежное и очаровательное создание ушло из жизни так рано.

Она портила мне все. Если какой-нибудь молодой человек вдруг начинал проявлять ко мне хоть малейший интерес, она пускала в ход все свое обаяние, чтобы отвлечь его от меня. Мы обычно встречались с юношами, которые также дружили между собой, и один из них обязательно оказывался намного привлекательней другого. Айрис немедленно выбирала того, кто был красивее, уверяя меня, что второй подходит мне больше, ибо он так же умен, как я; она уже предвидит длительный, на всю жизнь, гармоничный союз между нами. Но если этот «умный» молодой человек примирялся с ролью некрасивого «лучшего друга», предназначенного развлекать некрасивую «лучшую подругу», и начинал оказывать мне знаки внимания, Айрис не успокаивалась до тех пор, пока не отнимала его у меня, в то же время не отпуская своего первоначального избранника. Если было два яблока для нас двоих, она считала вполне справедливым, чтобы оба достались ей.

И все же я по-своему была привязана к ней, хотя, кокетничая со мной, за неимением других жертв, она невольно заставляла меня играть роль мужчины и защитника.

Эта роль была совершенно чужда мне, и я сопротивлялась, как могла. Мне хотелось быть такой же женственной, как она, между тем иногда мне казалось, что я начинаю ходить вразвалку, как матрос.

Ее женская красота была так же совершенна, как красота нежнейшей розы в корзине, украшенной бантами. Она носила платья, отделанные воланами, рюшами и цветами, шляпки изысканнейших фасонов с небесно-голубыми развевающимися лентами. Однажды я купила себе ярко-зеленую шляпу очень дерзкого фасона, какую, мне казалось, Айрис никогда не наденет, и в ней пришла на наше свидание вчетвером.

— Ну разве не премиленькая цаца! — воскликнула Айрис, переходя на свой излюбленный детский жаргон. — Прелесть как идет тебе! Не правда ли, Роджер? Питер считает, что ты в ней просто м-мм, красотка!

Молодые люди неуверенно улыбались.

— Дай мне померить, Кристи! О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Один только разочек.

И, сорвав с меня шляпку, она подбежала к зеркалу и ловко надела ее. Глядя на свое отражение, она состроила гримаску.

— Нет, она мне не идет. Эта шляпка создана для Кристины. Я в ней чучело. Я в ней просто лошадь.

— Ты в ней прелестна, — хриплым голосом промолвил Роджер, и это было действительно так. У Роджера даже перехватило дыхание от восторга, но Айрис шутливо щелкнула его по носу.

— Неправда, ты прекрасно знаешь, что это неправда.