Анна Листопад - Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона

– А что, так ли хороша твоя возлюбленная, достойна ли она твоей печали, о юноша?

– Царь! Тело ее гибкое и сильное, подобно виноградной лозе. А голос… Знаком ли тебе трепет распускающихся цветов, слышал ли ты благовест восходящего солнца или… или как звенит вода в ручье, если бросить в него золотую монетку? Таков ее голос – нежный, сладкий, ласковый. Глаза ее цвета неба в грозовую пору, а лицо – оно будто радуга после долгожданного дождя. Волосы ее, как ночь окутывает землю, скрывают полные груди ее причудливыми одеждами и пряно пахнут жизнью. Когда она встречает меня, то надевает свои праздничные серьги и украшает волосы хрупким бутоном… Но страшное горе наполняет мою душу и мрак застилает глаза, когда я думаю, что она достанется другому, и я не обрету счастья рядом с нею. Что делать мне, как вызволить ее из плена моих названых братьев? Моя любовь так сильна, что причиняет мне боль. Но за эту боль я готов целовать ее ноги…

– Что ж, мальчик, – неожиданно трезво и отчужденно отвечал Соломон, – ты слишком юн еще, чтобы понимать: и это пройдет. Подумай, а может, правы братья, разделив вас, как суша разделяет два бурных потока. Когда ты возьмешь ее, то боль уйдет, но уйдут и грезы из сердца твоего, отверсты станут очи, и красота ее уже не покажется тебе такой яркой. Что дашь ты ей взамен любви: она будет так же работать на виноградниках или убирать за скотиной, просить милостыню у братьев, чтобы напоить тебя сладким вином в редкие часы веселия? Она будет стариться на твоих глазах, и тело ее будет источать смрад. Крепись, юноша! Беги от своей любви! Ты пылок и велеречив – воспой ее в громких песнях, восславь недосягаемую любовь свою – и, быть может, слава осенит твое имя и имя твоей возлюбленной. Как зовут тебя, дитя?

– О царь! – сокрушенно воскликнул юноша. – Я – Эвимелех, несчастный пастух, – взгляд его погас: другое он ожидал услышать от мудрого владыки, ждал чуда. А теперь он смутно чувствовал, что ему нехорошо, жутко: он был разочарован, он засомневался в могуществе и искренности полубога, говорящего с ним так милостиво и так учтиво, и за это ему было стыдно, он был недостоин находиться здесь и собрался уходить.

Соломон видел, что творится с пастухом по имени Эвимелех.

– Постой, – окликнул он его. Юноша с надеждой обернулся и посмотрел в глаза царя. – Как зовут ее?

Эвимелех не хотел произносить ее имени, но ослушаться не мог и не мог не ответить на вопрос.

– Суламифь, – тихо и ясно произнес он, и ему стало печальнее прежнего: проговорив имя любимой вслух, Эвимелех не в силах был отделаться от наваждения: ему казалось, что он чем-то осквернил это священное для него слово, осквернил тайное пламя, озаряющее его дни, – поведав во всеуслышание о своем счастливом горе.

Юноша ушел, скрывшись среди туник и покрывал. А царь продолжал вершить свой суд.

Однако мысли о мальчике-пастухе не покидали его. Взглянув наконец на старика, сидящего у его ног, Соломон заметил бледность и изможденность старца. Он поднял ладонь над своей головой и возвестил о завершении Суда.

Когда стражники вывели последнего человека из теперь уже невыносимо душного помещения, раздался голос старика, и эхо отдавалось в недрах дворца, охраняемого грозными херувимами:

– Сегодня ты слукавил, царь! И теперь печаль наполняет твое сердце. Я провел с тобой один день, но успел узнать тебя. Ты слукавил, царь!

– Ты говоришь о мальчишке-пастухе, старик?

– Да, о нем. Что стоило тебе сделать его счастливым, соединив сердца влюбленных? Ты богат, ты познал любовь многих женщин, почему же ты не дал этому юноше, что он просил? Какое тебе дело до того, что стало бы с ним и его возлюбленной потом? А вдруг ты не прав и они были бы счастливы друг с другом всю жизнь? Что плохого стариться вместе, проводя день за днем рука об руку, в радости и беде? Кто ты такой, чтобы запретить им это?

На чело Соломона пала глубокая тень, и по мере того, как он говорил, он становился все мрачнее.

– Я моложе тебя, старик! Но, как и ты, успел много повидать и поведать. Я стремился познать все, но есть вещи, неподвластные моему разуму. С восторгом взираю я на орла, проделывающего путь в небе столь близко к Яхве. Когда я вижу змею, покров которой, как драгоценные одежды, струится и блестит на солнце, я поражаюсь ее знанием недр земных, ее беззаботности и бескорыстию – драгоценными металлами и камнями ведает она, и ничего ей этого не нужно.

А видел ли ты, старик, как рассекает пучины морские корабль? Как ветер – то непокорный, как злой гений, то ласковый, как ублаженное сладким шербетом дитя, – гонит его вперед? Какие силы возвращают судно на берег, когда гнев божий готов растерзать паруса и людей в страшном штормовом порыве?

Почему бог подсказывает человеку, где его счастье, а потом сам же забирает у него самое дорогое, самое желанное?

Я любил многих женщин. Но знаешь, старик, все они любили не Соломона, а царя. Кто из них готов был отдать ради меня жизнь и красоту? Дочери Израиля и Иудеи, Эфиопии и Аравии – все они ждут одного. Ожерелий из золота и цветных камней, браслетов из серебра и стеклянного бисера. Изысканных нарядов и гребней слоновой кости. Заморских ваз и шкатулок. Высокомерие и алчность сопутствуют женской прелести и любовной науке. Богатое убранство дворцовых комнат, обильные яства и сладкая лень – удел моих жен и наложниц. Они счастливы этим, а я их за это презираю. Проходят дни, и они становятся мне неинтересны. Я одинок в сонме женских лобзаний. Так пусть юноша Эвимелех никогда не узнает пресыщения. Пусть он любит так, чтобы чаша вожделений и страсти его никогда не иссякла. Пусть, словно орел, парит он в небе и не ведает скуки земной; пусть ящерицей скользит меж высоких камней и не знает боли смертельного падения; пусть, как корабль, качается на живительных волнах любви и никогда не увидит: что там за далью, за желтым горизонтом…

Вот в чем его счастье – в неутолимости желанья, в недосягаемости его звезды. А я… Мне уже поздно. Я с рожденья обречен – я царь, вот моя ноша. Под белой туникой моей, продав которую можно целый год кормить семью бедняка, – вретище владыки, сильного, удачливого и одинокого. Так хочет Яхве, так есть и так будет.

Старик хотел было что-то возразить, но Соломон нахмурился, яростно сдвинув брови.

– И полно об этом, старик! – властно оборвал он собеседника и повелел: – А теперь расскажи о себе. Кто ты?

– Прости, Мудрейший, что разбередил твои старые раны. Я – тот, кого ты видишь. Старый человек, путешествующий по свету. Я так долго живу и скитаюсь, что не помню, откуда я и кто мои родители. Единственный и самый дорогой для меня образ – это образ темноволосой женщины. Иногда во сне я вижу ее добрые лучистые глаза цвета синих летних ночей. Она улыбается и ласково глядит на меня, словно зовет уйти с собой в какую-то чудесную даль. Там легкокрылые облака, гордые птицы – они свежи и ярки, как утренняя заря, – и бабочки: желтые, белые, голубые… И тут сон прерывается… Я думаю, это моя мать. Она утешает меня и лечит душевные недуги… И ждет. Поэтому я не боюсь смерти. Я знаю, что там светло и спокойно, там любовь…