Эжени Прайс - Свет молодого месяца

Пробежав по пристани, чтобы уйти из освещенной части, Хорейс постоял минутку в темноте, глядя на знакомый ориентир форта Фредерика — разваливающиеся руины батареи Оглторпа, вырисовывавшиеся на фоне низкого дождливого неба, на краю высокого мыса у реки. Он был уверен, что никто из портовых грузчиков-негров не узнал его. Он стал выше ростом, и плащ, накинутый на его темно-зеленый костюм, придавал ему более солидный вид. Его можно было принять за преуспевающего молодого агента по хлопку, приехавшего на остров по делам. Покачивающийся мокрый мох звал его, но он был здесь чужим и весь остров казался нереальным. Он был в тяжелом сне, знакомые вещи и знакомые люди оказывались в чужих местах, совершенно заблудившиеся, совершенно непонятные.

В таверне мистера Фрюина по другую сторону пристани светились приветливые огни. Там будет уютно и сухо, и под влиянием импульса Хорейс повернул туда. Он еще никогда не выпивал на острове Сент-Саймонс, но теперь он взрослый человек. Почему бы не выпить?

Когда он шел мимо большого дома Фрюина по пути к таверне, со ступеней спустился высокий человек и захромал к нему, размахивая обеими руками.

Это был его отец.

Взад и вперед, от кресла, где сидел Джеймс Гульд, до высоких боковых окон, залитых дождем, Хорейс ходил по знакомой высокой комнате. Он был дома, он снова шагал по ковру с изображением птиц и роз, он видел темную панель на стенах и голубые обои, которые его мать выбрала тринадцать лет тому назад, но он до сих пор был в сырой одежде, в которой приехал, как будто для того, чтобы стало ясно, что он приехал на короткое время.

— Я лучше бы чувствовал себя, если бы ты присел, сын. Нам надо поговорить.

— Сегодня, сэр? Нам обязательно надо поговорить сегодня?

Джеймс Гульд с трудом пошевелился, стараясь найти удобное положение для ноги.

— Нет. Нет, нам не обязательно говорить сегодня.

У него был такой ласковый голос. Хорейс внезапно сел в кресло напротив него.

— Извини меня, папа. Если ты в таком состоянии смог решиться встретить меня, то самое малое, что я могу сделать, это поговорить, если ты этого хочешь.

При свете свечей в железных канделябрах на столе около кресла отца Хорейс заметил обиду в глазах старика.

— Неужели я выгляжу таким инвалидом, когда хожу, сын?

Хорейс заставил себя улыбнуться, хотел сказать что-нибудь веселое и ободряющее. Ничего не придумал.

— Мэри хотела ездить каждый вечер встречать тебя, но я не пустил ее.

— Каждый вечер, папа? Ты отправлялся туда каждый вечер?

— Ну, я не хотел, чтобы ты приехал домой и тебя никто не встречал бы.

Хорейс подумал, почему его отец так и не научился разговаривать с удовольствием, как большинство южан. Ведь он жил на Юге с тысяча семьсот девяносто шестого года; а на острове Сент-Саймонс, среди дружественных, общительных плантаторов с тысяча восемьсот седьмого года, когда он получил правительственный контракт на проект и постройку первого маяка на острове. Он полюбил Сент-Саймонс так сильно, что уехать не смог, но островитянином по-настоящему так и не стал.

— Я просто приезжал в коляске и ждал парохода у Фрюина, — сказал Джеймс Гульд. — Обычно возвращался домой до темноты. Сегодня в первый раз пароход так запоздал.

В университете у одного из профессоров был такой же сухой, лишенный всякого чувства голос, как у его отца. Хорейс также никогда не ощущал, что ему удается установить с ним близкий контакт, но он хорошо относился к нему.

— Лучше бы ты не приезжал на пристань! Я хочу сказать, — разве ты думаешь, что я не знаю дорогу к нашему дому от Джорджии?

Джеймс Гульд смотрел на ковер. Потом он посмотрел на Хорейса.

— По-моему, ты не очень изменился, сын.

— О, я изменился, отец. Не потому ли ты меня послал учиться? Разве ты хотел бы, чтобы я остался провинциалом, деревенским парнем?

— Почему бы тебе не выпить этой хорошей холодной простокваши, пока мы говорим?

«Вот в этом и была трудность», — подумал Хорейс. Он никогда по-настоящему не говорил с отцом, а теперь, когда возникло так много всего, что трудно объяснить, как ему вдруг сразу начать? Он отпил глоток и поставил стакан, в душе жалея, что сестра оставила их наедине.

— Что теперь будут делать другие мальчики? — спросил отец.

— Другие мальчики?..

— Да. Сорок два твоих товарища, которые уехали из университета тогда же, когда и ты. Как будут устраивать свои жизни?

— Думаю, что большинство из них еще не знает. Мы поклялись держать связь друг с другом. — Хорейс потрогал толстое золотое кольцо на правой руке. — Мы заказали эти кольца с выгравированной надписью совсем перед отъездом из Нью-Хойвена. Мы дали клятву носить их всю жизнь.

— Можно мне посмотреть кольцо?

Хорейс протянул руку.

«Omnes in uno», — прочитал отец надпись на золотом кольце. — «В знак братства?»

— Да, отец.

— У некоторых из них, наверное, уже есть какие-то планы, — сказал Джеймс Гульд.

— Алекс Дрисдейл говорит, что поступит в другой университет. Мы с ним близкие друзья, но наши взгляды во многом расходятся.

— В какой университет ты хочешь поступить, Хорейс?

Юноша поставил свой наполовину пустой стакан.

— Ни в какой, отец. Я с этим покончил. Если преподаватели в Йельском университете так несправедливы, что же должно быть в других местах?

Джеймс Гульд долго молчал. Потом сказал:

— Ошибку совершает человек, если он мечтает о будущем своих сыновей. Отец должен помогать своим сыновьям, дать им образование, если он в состоянии это сделать, поддерживать их в стремлениях, но на этом и надо поставить точку.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, папа.

— Я мечтал о том, что оба моих сына будут работать юристами. Джим женился неразумно, слишком рано. Думаю, что он и не собирался становиться юристом. — Он глубоко вздохнул. — Я тебе не писал об этом, Хорейс, но я купил соседний участок земли, Блэк-Бэнкс, — семьсот пятьдесят акров. Я официально передаю его Джиму, чтобы он приехал сюда и жил здесь. Когда он и Алиса вернутся этой осенью, они начнут строить себе дом. Но мне не следовало бы этого делать.

— Почему? Джиму повезло.

— Нет не повезло. Он оказался в капкане, его защемило между женой и его отцом-инвалидом, которому он нужен, чтобы помочь управлять землей. Алиса ненавидит эти места. Она боится негров и терпеть не может наш мох, свисающий с деревьев. — Джеймс Гульд откинул голову назад и продолжал, как бы говоря сам с собой. — Нет, у Джима и в мыслях не было заниматься юридическими науками. Если бы я не предложил ему дело, от которого он просто не мог позволить себе отказаться, он бы занялся отелями вместе со своим тестем в Нью-Хейвене.