Ширин Мелек - Кёсем-султан. Дорога к власти

– Персидский жаворонок был со мной в прошлый раз, а теперь я Тургая привезла. – Башар, примерившись, ловко сгребла мальчика в объятия (он, похоже, как раз вознамерился отбежать, заметив в стороне что-то интересное), подняла на руки, с законной гордостью продемонстрировала подруге, как оружейник показывает знатоку дорогую саблю. – Хорош?

– Прекрасен! – совершенно искренне ответила Кёсем. – Как ты вырос, малыш, ну как же ты вырос…

Она порывисто обняла подругу вместе с ребенком и, возможно, простояла бы так дольше, чем подобает правительнице Блистательной Порты, но Тургай начал изо всех сил отпихиваться ручонками. Он вовсе не желал, чтобы его тискала какая-то чужая тетка.

Топазовый медальон на шее мальчика качнулся.

– Мужчина… – произнесла Кёсем, с трудом заставляя себя отстраниться. Поймала предостерегающий взгляд подруги, чуть принужденно улыбнулась. – Ну, хватит нежностей. Ты сегодня с мужем?

– Наоборот, это муж со мной! – Башар покачала головой. – У нас ведь не как во дворце, не «женский султанат»: он – всему голова, а я так, тень его. Детей моему Соколу рожаю, дом его веду, в умные мужские дела не лезу, где уж мне… Ну а если мой господин и повелитель, получив приглашение… то есть приказ прибыть в столицу, решает взять с собой меня и одного из сыновей, то я, разумеется, смиренно повинуюсь!

– Да, ты у нас смиренница известная. – Кёсем снова улыбнулась. Перевела взгляд на группу из четырех-пяти человек, почтительно ждущих на подобающем отдалении рядом со стражей, – будто только сейчас заметила их.

Вон он стоит среди них, брат-Крылатый. Разумеется, ему нельзя подойти к султанше так же свободно, как она подпускает к себе Башар, а тем более нельзя вести с ней непринужденные разговоры. Когда она была хасеки, то могла устроить так, чтобы правила дворцового церемониала не касались ее друзей, но сейчас такая возможность исключена напрочь. Даже для того, кто друг детства не только ее, но и покойного султана. Да, собственно, нынешнего султана тоже…

Все, кому сегодня назначена аудиенция, одновременно поклонились. Она милостиво кивнула им в ответ, никого не выделив. Затем опять посмотрела на Башар:

– Дорогая, ты, наверно, устала с дороги?

– Слава Аллаху, путь наш был благополучен, – чуть уклончиво ответила подруга. – Но если я не нужна тебе в том разговоре, которым ты собираешься удостоить моего мужа, то позволь мне навестить нашу дорогую Хадидже… э-э, достопочтеннейшую Махфируз-султан. Ей тоже, конечно, будет приятно посмотреть на Жаворонка… а потом, если на то будет твоя воля, пусть кто-нибудь из дворцовых слуг укажет, где разместиться нам с Тургаем.

– С Тургаем и с Доганом… – кивнула Кёсем. При упоминании Хадидже у нее на миг закаменело лицо, никто из слуг или стражи этого не заметил, но глаза Башар испуганно расширились: «Что, так плохо?» – «Да, уже совсем… нехорошо». – Слугам, как прежде, с тобой не оставаться?

– Да, незачем, – подтвердила Башар. – Кому постороннему я нашего Жаворонка все равно не доверю, а его няньку я с собой привезла. Ну и мы с Доганом слишком привыкли сами за собой ухаживать, чтобы от этого отучаться, даже во дворце.

От кого иного это прозвучало бы как дерзость, ну так слова про «женский султанат» еще смелее были. Но подруге детства такое дозволительно, если кто слышал – не удивится, скорее позавидует: вот, мол, до чего же непринужденно эта женщина с султаншей говорит, надо бы при случае постараться через нее какие-нибудь свои просьбы передать, даже если для этого придется раскошелиться на щедрый бакшиш…

– Тогда так. – Кёсем, ненадолго задумавшись, приняла решение. – На том гостевом подворье, что в северном крыле Изразцового павильона, вам в прошлый раз удобно было? Вот и отлично. Я сейчас распоряжусь, чтобы Догана устроили там, а тебя с Тургаем сразу проводили к Махфируз… ей и в самом деле доставит удовольствие его увидеть, а уж тебя-то и подавно… Ну и с твоим мужем, смиренница, я поговорю не сегодня, а завтра, поутру или днем, – зато дольше и подробней, чем это получилось бы сегодня.

Она милостиво улыбнулась Крылатому – и он, в полном соответствии с требованиями дворцового этикета, вновь поклонился, прижав левую руку ко лбу, а правую к сердцу.

Видеть это «внешнее», безлико-почтительное движение ей вдруг оказалось неожиданно горько. Умом она понимала, что иначе нельзя никак, любое «иначе» погубит их всех, но на душе было тяжело.

Что уж тут говорить о человеке, которого сейчас называют Доганом, если он на самом деле другой из близнецов-Крылатых, брат Догана Картал? Что уж тут говорить о мальчиках-«жаворонках», если они на самом деле не близнецы, хотя действительно похожи, особенно в столь нежном возрасте? Да отчего бы им и не быть схожими, ведь отцы их попросту неразличимы, вот только матери разные… Что уж говорить о матерях, если султан Ахмед в последние годы жизни иной раз на долгие месяцы то переполнялся какой-то лихорадочной, злой активностью, то словно бы забывал на еще более долгие месяцы обо всем окружающем мире, включая свой гарем и свою хасеки, пускай даже названную Кёсем, то есть «самая любимая». Что говорить об этой хасеки, которая в такое время поневоле принимает на свои плечи основную тяжесть государственных дел, для чего ей приходится встречаться с самыми разными людьми, в том числе и со своими друзьями детства, коих она приглашает во дворец вовсе не потому, что они до сих пор друзья ее и султана, каков он ни есть… И если у нее были к кому из них какие-либо недозволенные чувства до того, как взошла она на ложе султана, то изо всех сил хасеки пытается не дать этим чувствам волю… А тот из друзей, кого это касается, тоже изо всех сил старается сдержать себя, говорить с султаншей только о деле, о благе Блистательной Порты…

Что говорить о том, что силы людские не безграничны и Аллах иногда делает так, что человек, изо всех сил пытавшийся сдержать клятву, вдруг приходит в себя уже после того, как понимает, что она нарушена. И изменить это столь же невозможно, как защититься саблей от удара молнии.

Что говорить о связанных с этим опасностях, ведь во дворце многие помнят, когда именно султан Ахмед в очередной раз отрешился от всего, и если кто из этих помнящих в обратном порядке сочтет срок от рождения ребенка до его зачатия, то может получиться совсем скверно. Но, по счастью, у хасеки есть свои люди и свои способы, чтобы в пору такой заброшенности султаном скрыть все, даже беременность, – благо можно «пребывать в горести» и никому не показываться на глаза.

Что уж говорить о лучшей подруге хасеки, которая все эти месяцы находится рядом и утешает ее, пребывающую в горести, хотя сама при этом вынашивает ребенка, плод своего законного мужа Догана. Что говорить о том, что мало кто удивится, если родит она не одного мальчика, но двоих: всем ведь известно – род Крылатых часто бывает осчастливлен близнецами! А если у обоих этих младенцев на виске приметная родинка, то и это не диво. Вот кабы такой младенец появился на свет в гареме султана, тогда беда. Впрочем, он ведь действительно был рожден в султанском гареме, но не одной из его постоянных насельниц, а ее подругой, пребывавшей там в гостях.