Шерил Сойер - Бунтарка. Берег страсти

— Спасибо, но свою жизнь я предпочитаю планировать сама. Не беспокойтесь о своем долге — весьма скоро вы от меня освободитесь. — Вивиан глубоко вздохнула и сказала: — Я намерена выйти замуж за месье де Луни. Причем немедленно.

Дядя нахмурился:

— Что это значит?

— Мы с ним давно помолвлены. Все знают, что нам суждено стать мужем и женой.

— Извините, но я этого не знаю. Он уже предлагал вам свою руку?

— Официально нет. Пока нет. Но отец всегда желал, чтобы я стала женой де Луни.

— В таком случае я загляну в его бумаги и посмотрю, записано ли в них такое пожелание. А до тех пор я воздержусь от собственного суждения.

Он снова отвернулся, но Вивиан сказала ему в спину:

— Виктор придет завтра и попросит моей руки. Мы поженимся, и с вашей стороны будет неразумно противиться этому, ибо его отец и все здешние люди одобрят такой брак. Затем я получу свою долю, ему достанется мое приданое, а вы будете избавлены от всякой необходимости иметь со мной дело.

Сказав это, Вивиан повернула обратно в сторону конюшни.

Услышав эти слова, Жюль де Шерси колебался лишь долю секунды и затем продолжил свой путь. Не хватало только, чтобы он гонялся за своей подопечной. Лучше дать ей время подумать о своей выходке до того, как они встретятся еще раз. Он надеялся, что, отправляя ей из Парижа записку с сообщением о своем приезде, даст ей возможность привести в порядок свои мысли, однако, по всей видимости, позволил ей составить отличный список своих обид. В одном она, по крайней мере, оказалась права: он никогда не хотел возвращаться во Францию и меньше всего в Мирандолу. Последствия ран, полученных на Рождество, на многие месяцы исключили всякие путешествия, а когда он все же отчалил от восточного побережья Америки, долгое плавание через Атлантический океан стало мучением. Вернувшись в Париж, он убедился, что возобновление старых знакомств — пустое дело, и не получил особого удовольствия от посещения салонов, где приходилось отвечать на глупые вопросы об американской войне. Затем он заставил себя уехать из столицы и отправиться в долину Луары.

Подавив отчетливое чувство отчаяния после только что состоявшейся неприятной встречи с родственницей, Жюль попытался упорядочить свои мысли перед встречей с Онориной. Однако на том месте, где тропинка раздваивалась, он остановился. Одна ветвь тропинки вела мимо оранжереи к шато, другая — к небольшому холму, где за рощицей стояла семейная часовня. Его потянуло туда, будто он был привязан к веревке, которая тащила его на верх холма. Не в силах что-либо сделать с собой, Жюль, скрежеща зубами, пошел в том направлении.

После жаркого солнца слабая тень под платанами казалась Божьим даром. Первой он заметил могилу мадам де Шерси, своей приемной матери. Она уже болела, когда он десятилетним мальчиком впервые явился в Мирандолу, и три года спустя умерла. Прочитав знакомую надпись, он увидел, что старик, который открыл ему свое сердце и приютил его, нашел покой рядом со своей нежной и любящей женой. Ужасное осознание утраты, вины и угрызений совести, которые пробудило само имя Шерси, потрясло его с неожиданной силой. Он снял шляпу, склонил голову и невольно произнес: «Я вернулся». Он чуть не сказал: «Простите меня», но сдержался, понимая, что никто его не услышит. Холод леденил его сердце.

Было наивно думать, что в нынешнем состоянии ему хватит сил посетить остальные могилы. Когда он достиг места упокоения своего брата, у него подкосились ноги, и он сел на каменную плиту, прикрыв рукой глаза. В них не было слез, только чувство горя в полной тишине нарастало, словно приливная волна. Наконец он прочитал надпись и указательным пальцем медленно провел по выгравированному на теплом камне имени «Роберт». Он не мог умолять о прощении: щедрое сердце брата не нуждалось в нем.

Жюль встал и шагнул к тому месту, где была похоронена Виолетта де Шерси. Прочитав слова на надгробном камне, он отвернулся и оперся рукой о ствол дерева. У него возникло чувство, будто она стоит за его спиной, на ее нежных губах играет слабая улыбка, голубые глаза застлал туман от секретов, которые она так долго скрывала от него, а теперь унесла с собой под землю. Тишина под деревьями была понятна, но ни одно его слово или жест не выдавали того, что произошло между ними. В его голове звонил колокол: слишком поздно. Он всегда опаздывал.

Спускаясь по склону холма, он споткнулся. Лучше было бы опираться на трость, на плечо конюха, на все, что помогло бы ему вернуться в шато. Последний отрезок пути из Парижа он проделал верхом на коне, полагая, что это причинит ему меньше боли, чем тряска в экипаже. Невидимые когти при каждом шаге разрывали его мышцы, но душевная усталость была намного тяжелее. Дай бог по пути назад не встретить никого из старых слуг! У него не было сил предаваться воспоминаниям: с этим можно подождать до завтра.

Когда Жюль миновал высокие парадные двери шато, из главной гостиной вышла Онорина де Шерси. Она была наверху, когда он прибыл, и распорядилась, чтобы ее не беспокоили. Теперь она выглядела бодрой и горела желанием встретиться с ним. Пока он шел ей навстречу, выражение интереса и озабоченности на ее тонком лице вызвало бурю воспоминаний. Когда он в последний раз видел ее, ей было уже под сорок — она была красавицей женой ненадежного младшего брата старого графа Мирандолы. Он умер, не вызвав искренней печали ни у кого, кроме, быть может, одной Онорины. Жюль в то время был в Луизиане.

— Месье граф, добро пожаловать домой.

— Тетя, если ты не будешь звать меня Жюлем, то я никогда не буду чувствовать себя здесь как дома.

Она положила руки ему на плечи, и он почувствовал, как они дрожат. Не сознавая, что она потрясена его внешним видом, он отнес проявленную ею слабость на счет ее возраста или немощности. Она притянула его голову к себе и расцеловала. Он ощутил влагу на ее щеках, и это его растрогало. Оба не были связаны ни кровью, ни рождением, но незримые узы сразу восстановились, и между ними возникло взаимопонимание, несмотря на почти двадцатилетнюю разлуку.

— Путешествие утомило тебя. Я должна просить тебя об одной милости: прежде чем ты вступишь во владение Мирандолой, позволь своей племяннице и мне похозяйничать, до тех пор пока ты не устроишься.

Ее серые глаза, которые становились жесткими, когда она была суровой, с надеждой смотрели на него.

— С удовольствием, — ответил Жюль. — Только не говори «вступишь во владение Мирандолой». Моя племянница твердо вбила себе в голову, что я собираюсь не считаться ни с кем из вас. Она сказала тебе, что встретилась со мной и повздорила по самому нелепому поводу? Нам с тобой надо поговорить. Завтра, а может быть, даже сегодня.