Джорджетт Хейер - Муслин с веточками

– Превыше чего-либо – о, превыше чего-либо! – сказала она странным голосом. – И он едет сюда с вашего согласия! Не могли ли вы прежде спросить меня о моих чувствах? Я не хочу этой великолепной партии, папа. Он смотрел, словно не мог поверить своим ушам.

– Не хочешь? – повторил он потрясенным тоном. – Ты, должно быть, не в своем уме!

– Возможно. – Тень улыбки, одновременно нервной и озорной, скользнула по ее лицу. – Вам следует предупредить об этом сэра Гарета. Я убеждена, что он не захочет жениться на идиотке.

– Если, – свирепо произнес его светлость, – ты считаешь, что это забавно, позволь сказать тебе, это не так!

– Нет, папа. Он смотрел на нее неуверенно, чувствуя, что каким-то странным образом она ускользает от него. Она всегда была послушной, даже смиренной дочерью, но несколько раз он ощущал неуютное подозрение, что за облаком мягкой уступчивости существовала женщина, совсем ему не знакомая. Он видел, что следует ступать осторожно, потому обуздал свое раздражение и сказал, очень успешно изобразив родительскую озабоченность:

– Послушай, что это за блажь тебе в голову взбрела, дорогая? Не станешь же ты мне говорить, что не хочешь замуж, ведь каждая женщина должна этого хотеть!

– Да, действительно, – вздохнула она.

– Может быть, тебе не нравится Ладлоу?

– Нет, папа.

– Ну, в этом я уверен. Осмелюсь сказать, что в Англии нет мужчины, который пользуется большим успехом, а что касается вас, дамы!.. Кто только на него не нацеливался! Тебе будут завидовать все незамужние женщины в городе.

– Вы, правда, так думаете, папа? Как это, должно быть, восхитительно! Но возможно, я буду себя странно чувствовать, непохоже на себя. Это не очень-то удобно – быть не знакомой с самой собой. Это озадачивающее и совершенно бессмысленное наблюдение сбило его с толку, но он упорно продолжал с таким терпением, на какое только был способен:

– Ну, неважно! Конечно, я никогда не думал, что он пытается привлечь твое внимание, но уверен, что сотни раз видел его толкующим с тобой на балах! Да, и сидел, болтая с тобой, когда можно было бы предположить, что он должен увиваться за одной из красоток, которые вечно расставляли на него силки!

– Он очень вежлив, – согласилась она. – Он обычно говорил со мной о Клариссе, потому что я тоже ее знала, а никто другой не решался упомянуть о ней в его присутствии.

– Как, он вес еще делает это? – воскликнул герцог, чувствуя, что тут может быть ключ к тайне.

– О нет! – ответила она. – Уже давно нет.

– Тогда какого черта, если он не хочет разговаривать о красотке Линкомб, почему он ищет твоего общества? – настаивал он. – Можешь не сомневаться, это было, чтобы вызвать твое расположение!

– Не то, чтобы он искал моего общества, – отвечала она. – Просто, если мы встречались на вечерах, он слишком добр и, наверное, слишком джентльмен, чтобы пройти мимо меня просто с поклоном. – Она остановилась и вздохнула, прикрыв глаза. – Как глупо, я думаю, ты вполне прав, и ему пришло в голову сделать мне предложение еще тогда, когда был убит майор Ладлоу.

– Конечно, я прав, и он тебя высоко ценит!

– О нет! – сказала она и погрузилась в молчание, задумчиво и пристально глядя перед собой.

Оп начал ощущать неловкость. Прочесть что-либо по ее лицу было невозможно. Оно было печальным и все же спокойным, но в ее голосе была тревожная нота, которая напомнила ему ее упрямое поведение, когда он сообщил ей о единственной просьбе ее руки, которую он когда-либо получал. Он вспомнил, как покорно она сносила всякое выражение его гнева, как почтительно просила его прощения за непослушание. Это было пять лет тому назад, и вот до сих пор она еще в старых девах. Поглядев на нее мгновение-другое, он сказал:

– Если ты упустишь этот шанс на приличное замужество, Эстер, ты еще большая дура, чем я думал. Она посмотрела, ему в лицо, улыбка скользнула по ее губам:

– Ну, папа, разве это возможно? Он решил игнорировать эти слова.

– И ты, и он вышли из возраста романтических мечтаний. Он очень приятный человек и, я не сомневаюсь, будет тебе добрым мужем. И к тому же щедрым! У тебя будет достаточно денег на булавки, чтобы удивлять твоих сестер, влиятельное положение, и ты будешь владелицей очень недурного хозяйства. Ведь твои чувства не заняты кем-то другим. Конечно, если бы это было так, тогда другое дело; но как я сказал Ладлоу, хотя я и не могу отвечать за твои чувства в данном случае, я мог заверить его, что ты не связана с кем-то другим.

– Но это же неправда, папа, – сказала она. – Моя привязанность была отдана много лет назад. Она сказала это словно само собой разумеющееся, и он подумал, что не так ее понял, и попросил повторить. Она очень охотно исполнила просьбу, и он воскликнул, совершенно ошарашенный:

– Так я должен поверить, что ты горюешь по возлюбленному, не так ли? Вздор! Первый раз слышу о чем-либо подобном. И кто бы это мог быть? Она встала, натягивая шаль на плечи.

– Это не имеет значения, папа. Видишь ли, он никогда обо мне не думал. С этим она удалилась в особой, свойственной только ей манере, оставив его в замешательстве и ярости. Он больше не видел ее, пока семья не собралась к обеду; к этому времени он так подробно обсудил проблему со своим сыном, невесткой и священником и с таким высокомерным равнодушием к присутствию своего дворецкого, двух лакеев и камердинера, которые в то или другое время находились в пределах слышимости, что вряд ли в доме осталась хоть одна душа, не подозревавшая, что леди Эстер получила и собирается отклонить очень лестное предложение. Лорд Видмор, характер которого сделался раздражительным из-за хронической диспепсии, был так же раздосадован, как и его отец; но его жена, крепкая женщина с пугающе бесцеремонными манерами, заявила с той вульгарностью, которой она славилась:

– О, ерунда! Всего-навсего притворство. Могу поспорить, вы поспешили, как всегда. Оставьте это мне!

– Но она упряма, как мул, – раздраженно сказал лорд Видмор. Это заставило его жену от души рассмеяться и попросить его не повторять за отцом, потому что никогда не существовало более послушной женщины, чем его сестра. Это было совершенной правдой. Исключая ее неспособность привлечь к себе подходящего поклонника, Эстер была такой дочерью, которой был бы доволен самый взыскательный родитель. Она всегда делала то, что ей велели, и никогда не возражала. Она не позволяла себе ни плохого настроения, ни истерики, а если и была неспособна привлечь подходящих мужчин, по крайней мере, насколько было известно, никогда не поощряла неподходящих. Она также была хорошей сестрой; всегда можно было быть уверенным, что она присмотрит за своими племянниками и племянницами в кризисных ситуациях; не жалуясь, будет развлекать скучнейшего гостя, приглашенного (поневоле) к обеду. Первой особой, обсуждавшей с ней предложение сэра Гарета, была не леди Видмор, а преподобный Огастес Уайтлиф, священник герцога, который воспользовался первой же представившейся возможностью, чтобы сообщить ей свои собственные соображения по данному поводу.