Александр Соколов (1840-1913) - Испытание Раисы („Красный кабачок“)

Кроме того, понимая, что Раиса обладает высокими душевными и физическими качествами, Грецки стал так открыто восхищаться ею, что Резов однажды сказал ему:

— Мне кажется, что ты готов влюбиться в свою жену!

Валериан бросил на него сердитый взгляд и ничего не ответил.

Приближалось время отъезда... Крупные суммы денег, присланные сосланным по доверенности Раисы, уменьшили трудности путешествия.

Еще несколько дней, и они оставят места, где им пришлось так много передумать и перечувствовать...

Перед отъездом они все трое пошли проститься с наиболее любимыми местами.

— Надо сказать, — заметил легкомысленный Резов, — что ссылка сделала меня лучше, чем я был!.. Знаешь, Грецки, я теперь не подумал бы даже сделать такой глупый поступок, какой заставил нас совершить это милое путешествие!

— Ни ты, ни я, — сказал твердо Собакин, — этого не сделаем, но я не думаю, чтобы Грецки изменился к лучшему!

Валериан сделал вид, что не слышит...

Когда все уселись и экипажи тронулись, путешественники с удовольствием вглядывались в расстилавшуюся перед ними дорогу, каждый поворот которой приближал их к близким, к родным местам, к цивилизации...

Валериан принужден был путешествовать с женой: приличие требовало, чтобы она не путешествовала под покровительством чужих людей... В течение первых дней супруги не обменялись и парой слов. Затем граф стал понемногу разговаривать с Раисой. Он навсегда должен был покинуть эту женщину, которая носит его имя, и не естественно ли, что ему хочется ближе познакомиться с нею, прежде чем они расстанутся!..

Верстовые столбы следовали один за другим, но казалось, что расстояние не уменьшается...

На остановках друзья сходились и обедали вместе, и благотворное присутствие Раисы сказывалось и здесь... Хотя улыбка исчезла с ее губ с тех пор, как она возвратила мужу кольцо, и она постоянно была серьезна, но ее милая предупредительность, внимательность и грация остались, делая ее незаменимой для всех...

Останавливались только для ночевок, так как почтовые станции того времени были отвратительнее всякого экипажа.

Графу настолько было приятно находиться вдвоем с Раисой, что он стал с нетерпением ждать минуты, когда мог сесть с женой-недругом в карету...

Иногда с приближением ночи Раиса засыпала в углу кареты, более отдаленном от мужа... Тогда он прислушивался к дыханию спящей, чистому и ровному, как у ребенка. Часто вздох вырывался у спящей, а иногда, когда Валериан притворялся спящим, Раиса, убежденная в своем одиночестве, открывала глаза и грустно всматривалась вдаль...

И Валериану так хотелось бы знать, о чем она грустит: о прошлом или о будущем?..

Вскоре у графа начало пробуждаться к жене чувство жалости с примесью нежности...

Она страдала, эта молодая женщина, так честно действовавшая в отношении его! Что заставляло страдать ее?!

Он не мог разрешить этот вопрос, но готов был взять жену за руку и тем выказать свое участие, свою симпатию к ней...

Ненависть его к ней давно исчезла. Он забыл и про свой отказ в церкви после венчания. Он помнил теперь только о бесконечной преданности ему Раисы! Его восхищало мужество, проявленное ею для спасения его сестры! Его умиляло воспоминание об ее неутомимом уходе за ним во время его тяжелой болезни...

Это была признательность, более того — дружба, ведущая к началу... любви!

„Она никогда не простит мне оскорбления в „Красном кабачке“!“ — часто думал он.

Желание быть прощенным женой с каждым днем все сильнее покоряло Валериана.

А карета все катилась, верстовые столбы все мелькали... Урал и граница России уже далеко позади... Еще несколько дней, и они будут в Москве.

Графу хотелось въехать в столицу с чистым сердцем и спокойной душой...

Однажды он проснулся с восходом солнца. Раиса еще спала. На щеках ее блестели невысохшие слезы: было видно, что она плакала во сне.

Сердце графа замерло от мучительной жалости. О чем она плакала?..

Он пристально взглянул на нее, поражаясь красоте ее лица, находя его необыкновенно прекрасным. Ни одно женское лицо не казалось ему столь полным одухотворенности и величия души.

Бессознательно, подчиняясь непреодолимому желанию, он взял руку, лежащую на коленях спящей и удержал в своих руках.

Раиса мгновенно проснулась и, выпрямившись, провела рукой по волосам и откинулась в угол кареты.

Несколько минут они просидели молча. Наконец, граф решил заговорить.

— Скоро и конец нашему путешествию, — сказал он.

Раиса повернула к нему спокойное лицо.

— Мы расстанемся так, как вы желали?

Раиса не отвечала, как бы не поняв его вопроса.

— Прежде, чем сказать вам „прости“, — продолжил Грецки, — я хотел бы удостовериться, что между нами не остается ни тени гнева.

„Гнева?!.. У нее?!“

Раисе стало так тяжело и больно, что она едва сдерживала рыдания.

— Отвечайте же! — просил Валериан, не слыша его ответа.

— Я не сержусь на вас, — ответила она слабым голосом.

— Тем не менее, я причинил вам большое зло, требующее прощения...

Она печально взглянула на него.

„Зло? Только зло?.. А все другие огорчения?“ Но теперь... все равно...

Объяснение оказалось много труднее, чем думал граф, но следовало все же придти к концу.

— Прежде, чем расстаться с вами навсегда, — снова начал он, — я бы хотел быть уверенным, что вы простили мне оскорбление... сделавшее вас моей женой.

— Как вам, так и друзьям вашим я все простила, — произнесла, покраснев, Раиса.

— Но я... виновнее всех, — признался Валериан, более смущенный, чем когда-либо.

— Вы?!.. Так это были вы?! — вскрикнула Раиса.

И Валериан моментально вспомнил о том, как Раиса предложила ему в церкви вопрос, на который он отказался отвечать, желая больнее унизить ее... Вспомнил, как она упрашивала его сказать ей правду!..

Ему тогда трудно было понять эту деликатность нежной женской души, деликатность до глубины пораненного женского сердца!.. Но теперь он ясно понял, как она должна была страдать, находясь с ними в Сибири, в среде этих трех людей!..

Ему стало больно и стыдно за себя, и он виновато взглянул на нее. Но Раиса не смотрела на него. Ее лицо, покрытое яркой краской, отвернулось от него.

Графу все стало ясным: чтобы простить его молчание и его последнюю дерзость, необходимо было, чтобы она любила его!

„А что если она действительно меня любит?“

От этой мысли сердце его наполнилось неизъяснимой нежностью и блаженством...

Все восхищение Раисой, которое он так тщательно скрывал, долг его в отношении жены, обращенный им в неблагодарность, нежность, превращенная им в ненависть, как прилив огненной реки наполнили его сердце до того, что он не мог в волнении произнести ни слова...