Эмилия Остен - Грешники и святые

Если сейчас виконт заберет жизнь Реми, ввергнет его в темные небеса, а сам останется стоять, торжествующий и безнаказанный, — что я буду делать? И я понимаю — что.

Медленно я вытягиваю кинжал из ножен, делаю шаг вперед. Передо мной разворачивается то, что принято называть отмщением, и я завершу его, даже если Реми падет. Он бьется до конца, мой милый лживый священник, он пока стоит на ногах и отражает удары, хотя его рубашка рассечена в нескольких местах. Мои волосы больше не держатся, прическа рассыпается, и я нетерпеливо отбрасываю мокрые пряди назад. Мне нипочем холодный осенний дождь, нипочем холод. Я четыре года готовилась убить сегодня. Если надо, сегодня я убью.

Виконт смеется, кричит Реми что-то дерзкое; тот выбивает у него кинжал, поранив врагу руку, и виконт со вскриком отступает, больше не смеясь; он зол, он весь создан из злости. Убыстрив темп, он вновь наступает на Реми, припадает на колено, делает обманный финт и выбивает у моего возлюбленного шпагу. В следующий миг несколько дюймов стали входят в тело Реми.

Виконт встает, выдергивает шпагу, Реми опускается на колени. Сотню раз он стоял так в нашей капелле, и чернота одежд плескалась вокруг него. Сейчас, должно быть, плещется смертная чернота.

— Вот теперь я убью тебя, щенок, — говорит виконт, — убью медленно. Мне уже некуда торопиться.

Я знаю, что к нам идут. Знаю, что люди увидели. Знаю, что спустя минуту виконта скрутят, а я не успею до него добежать, не успею ударить. Реми поднимает голову, ловит губами дождь, глядит за спину виконту — прямо на меня. Сумерки льются между нами. Реми опускает правую руку, которой зажимает рану, и в этот миг я понимаю, что нужно делать.

Я бросаю кинжал, как учил меня Жано. Серебристой молнией лезвие летит, рассекая водяные струи, и мне кажется, что дешевое железо поет, поет свою единственную песню, для которой его и создали. Реми ловит нож растопыренными пальцами, взвивается с земли, словно пружина, и в короткий миг растерянности виконта наносит удар — четко и точно, под ключицу.

Пальцы виконта обмякли, шпага вывалилась, сам он, захрипев, упал бы на бок — да вот только Реми, вполне твердо стоявший на ногах, не дал ему повалиться. Он схватил виконта за шиворот, удерживая на коленях, тот вцепился в бриджи мнимого священника, хрипя, пытаясь вытащить кинжал окровавленными пальцами и уже не имея сил на это.

— Маргарита, — сказал Реми громко, — иди сюда, быстро.

Я побежала и остановилась рядом с ним, глядя вниз, на виконта. Тот отвечал мне безумным меркнущим взглядом, еще пока все понимающим.

— Говори, — сказал Реми, — говори ему все, что хотела.

Я заплакала.

Слезы катились по щекам, смешиваясь с дождем, сквозь них я заговорила, глядя на человека, с которым умирала и моя ненависть:

— Ты убил мою мать. Мою мать, графиню де Солари, которая имела глупость в тебя влюбиться и зачать от тебя ребенка. Пусть Бог судит ее за ее прегрешения, но она никому не причиняла зла. Ты убил ее и нерожденного ребенка, ты едва не сломал жизнь моему любимому, ты уничтожил жену свою, ты прелюбодействовал с сестрой. Жаль, что перед законом ты уже не ответишь, но мне этого хватит. Ты проклят, Бенуа де Мальмер. Тебе не видать райских садов. Сегодня ты поплатился за свои преступления и будешь гореть в адском пламени вечно.

И я отступила, потому что во мне не осталось больше зла, отрава вышла, вытекла вместе со словами, моя плоть больше не носит ее, моя душа свободна. Реми отпустил виконта, тот медленно повалился набок.

— Идем, — сказал Реми, — и быстро.

Он увлек меня под сень деревьев, не понимая, не спрашивая, я шла за ним, почти бежала. Мы неслись сквозь кусты, мое платье рвалось, трещало, но я почти не обращала внимания. Моя рука в руке Реми — что может быть лучше. Мы оба живы — что может быть счастливей.

— Почему мы…

— Идем, скорее, я в карете объясню.

— В какой карете?

Он промолчал, и через некоторое время я увидела ее: черный экипаж без гербов на дверцах, на запятках примостился Дидье, кучер сидит на лошади и только ждет нашего знака. Реми практически запихнул меня внутрь, запрыгнул сам, стукнул кулаком по потолку.

— Поехали.

Лошади взяли рысью с места, затем перешли на галоп; нас кидало и подбрасывало, этот дешевый наемный экипаж вовсе не походил на графский, с мягкими сиденьями. Я стряхнула влагу с рук, провела ладонями по лицу, затем посмотрела на Реми и принялась отрывать полосы ткани от своей окончательно погубленной юбки. Он был ранен в бок, но, судя по всему, легко, иначе не смог бы бежать так быстро.

— Почему мы сбежали?

— Девочка моя, — сказал Реми со своей иезуитской усмешкой, — сейчас там все, конечно же, пребывают в шоке от признаний, прозвучавших перед алтарем. Однако через некоторое время представители властей опомнятся и поймут, что у них имеются ко мне вопросы. Я беглый каторжник, хотя обвинения с меня будут сняты со временем, а может, и нет, кому охота прошлое ворошить. Кроме того, я притворялся священником, неужели ты думаешь, что клирики погладят меня за это по голове? Предвижу, что у епископа Ле Бра будут неприятности, впрочем, он старый церковный пес и сумеет отбрехаться. Я же не имею ни малейшего желания оказаться в центре урагана. Скандал выйдет знатный, особенно если Шарлотта подтвердит свои показания письменно. А мне хорошо бы оказаться подальше от всего этого.

Он подвинулся ко мне, отложил полосы белой ткани, взял мои замерзшие руки.

— Все закончилось, Маргарита, твой и мой враг умер. Мы совершили то, что хотели. Ты желала сбежать, помнишь? Исчезнуть навсегда, и чтоб тебя не нашли. Ты сказала, что будешь со мною до сегодняшнего дня, однако дальнейшее мы почти не обсуждали. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты отправилась со мной.

— Куда? — спросила я, улыбаясь, глядя в его блестящие глаза.

— Куда угодно. Есть у меня один план, расскажу его тебе, как только приедем и переоденемся. Так ты простуду схватишь, милая моя. Твое платье насквозь промокло.

— Да и черт с ним, — сказала я, — значит, ты у виконта бумаги украл?

Он хмыкнул.

— Да, еще одно невинное прегрешение. Украл. Там были письма, о которых намекал мне епископ Ле Бра: его друзья подозревали, что виконт продался врагам Франции; и верно, ему заплатили немалую сумму за устранение некоторых влиятельных политиков из окружения Ришелье. И еще там была копия приказа о моем аресте, и адрес Шарлотты; его-то я и искал, но прихватил заодно то, что пригодилось. Я съездил в монастырь и привез Шарлотту сюда, чтобы она выступила на свадьбе, чтобы обличила брата. Если моя жизнь выправилась, то ее… Впрочем, она утверждает, что счастлива быть невестой Христовой. А я украл другую невесту и теперь везу ее неведомо куда; пойдешь за меня, Маргарита?