Татьяна Алексеева - Декабристки. Тысячи верст до любви

– Пока – да, – улыбнулся Оболенский. – А теперь, если вы действительно согласитесь стать моей женой, у меня все будет просто замечательно! Но я все-таки просил бы вас еще раз как следует все обдумать и…

– Я согласна, Евгений Петрович, – перебила его Варвара с некоторым нетерпением. Предостережения Оболенского явно казались ей совершенно лишними. И сам Евгений, глядя на ее решительное и деловитое лицо, тоже понял, что все его попытки убедить девушку в том, что он для нее – неподходящая пара, выглядят просто смешно.

Больше они о возможных проблемах, которые мог бы вызвать их брак, с тех пор не говорили. Теперь их волновали приготовления к самой свадьбе, а кроме того, возобновившиеся уроки письма и чтения – Варвара настояла на том, чтобы Евгений и дальше продолжал учить ее грамоте.

– Ваша жена должна все это знать, ведь вы сами – ученый человек, – заявила она, и Оболенский не нашел, что возразить своей невесте. А потому их уроки продолжились – с той лишь разницей, что теперь они то и дело отвлекались от грамматики на разговоры о предстоящем венчании. Кроме того, став женихом Варвары, Евгений остался таким же плохим учителем, каким и был, так что обиды и расстройства во время их занятий тоже не прекратились. Ученица порой не понимала правила, которые наставнику казались на редкость простыми, сам он иногда не мог разъяснить ей какую-нибудь тонкость, и каждый раз это приводило их если не к ссоре, то как минимум к сильному недовольству друг другом.

Так было и на этот раз. Варвара сидела за столом расстроенная и, опустив голову, смотрела ничего не понимающими глазами в раскрытую перед ней тетрадь, в которой было написано несколько строчек, а Евгений мысленно уговаривал себя быть терпеливым и не раздражаться из-за ее бестолковости.

– Варюшка, ну что тебе здесь непонятно? – скорбно вздохнул он, отбирая у нее тетрадку. – Опять не помнишь, «Эф» надо писать или «Фиту»? Неужели это так трудно запомнить?

– Я помню! – жалобно простонала в ответ Варвара. – Все помню, только сейчас… забыла…

– Ну-ну, не расстраивайся так, – поспешил утешить ее Оболенский. – Бывает, все поначалу в этих буквах путаются. Давай, попробуй еще раз!

– Сейчас попробую… – Девушка неуверенно придвинула к себе тетрадь и обмакнула кончик пера в чернильницу. Ее рука неуверенно принялась выводить на бумаге толстые и тонкие, как волос, линии, которые медленно складывались в буквы и слова. Почерк у совсем недавно еще неграмотной крестьянки был детский, аккуратный и очень старательный – когда-то невообразимо давно Евгений сам точно так же тщательно выписывал буквы под присмотром своего учителя. Правда, у него буквы получались гораздо менее красивыми…

Однако Варвара относилась к своему почерку и успехам в учебе намного более критически, чем ее наставник. Написав несколько слов, она снова потянулась пером к чернилам, но ее рука замерла на полдороге, и она посмотрела на Евгения еще сильнее погрустневшими глазами.

– Никогда я этому не научусь, – вздохнула она. – Плохая из меня ученица. И женой я буду плохой… – добавила она внезапно и громко всхлипнула.

– А это что еще за глупости? – Оболенский даже подпрыгнул на стуле от изумления. – Кто тебе такое сказал?!

– Никто не сказал, я сама это вижу, – вздохнула девушка, едва сдерживая слезы. – Я же не стану никогда достойной вас, Евгений Петрович! Вы все равно – из господ, а я – из крестьян…

– Ну и что?! – вспыхнул Оболенский. – Я уже сто раз тебе говорил, что это уже давно не имеет никакого значения! И вообще, какой я тебе господин?! Меня лишили титула двадцать лет назад, ты тогда была еще несмышленым ребенком, так что мы с тобой уже давно занимаем равное положение!

– Я помню, что вы говорили… – Варвара снова глубоко вздохнула и, взяв себя в руки, быстро смахнула выступившие на глазах слезы. – Но ведь это не совсем правда, Евгений Петрович. Вас лишили дворянского титула, но все, чему вас учили, все ваши манеры, вся ваша образованность никуда не делись. Вы все равно остались человеком из общества, понимаете? А я… – Она развела руками и вновь опустила глаза на свою исписанную неровным почерком тетрадь. – Даже если вы меня всему обучите и я смогу хорошо читать и писать, разве я перестану быть крестьянкой? Разве стану по-настоящему равной вам?

Евгений качнулся на стуле, попытался сохранить серьезное выражение лица, но, не удержавшись, звонко рассмеялся. Варвара вспыхнула, и в ее заплаканных глазах промелькнула обида на жениха, неспособного отнестись серьезно к ее переживаниям. Увидев это, Оболенский с огромным усилием все-таки заставил себя успокоиться.

– Прости меня, Варенька, я не над тобой смеюсь, честное слово! – принялся убеждать он девушку. – Слово дворянина… бывшего… которым я, по твоим словам, останусь навсегда… – Он снова расплылся в улыбке и, протянув руки через стол, крепко сжал ими ладони своей невесты. – Варюшка, ты совершенно не понимаешь, что говоришь! Да знаешь ли ты, что почти всем своим, как ты выражаешься, «хорошим манерам» я научился уже после ареста, а точнее, даже после каторги, когда прожил здесь, в Сибири, много лет?! Знаешь, каким я был раньше, в молодости? Да я вел себя хуже, чем последний пьяница из вашей деревни, я позволял себе любые грубости и пошлости, и никто из наших прекрасных «людей из общества» никогда меня не одергивал! А как отвратительно я с женщинами себя вел… нет, этого тебе знать вообще не нужно! Варюшка, я был полным дураком, понимаешь? И в восстании я участвовал из-за собственной дурости, и в смерти Милорадовича я из-за нее виновен!

– Евгений, но как же… – попыталась было перебить его Варвара, но Оболенский жестом призвал девушку дослушать его до конца.

– Только здесь, в Сибири, только на каторге и на поселении я поумнел, – продолжил он уже более спокойно. – Немного поумнел, не до конца еще… Но по сравнению с тем, каким я был… Только здесь я начал искупать свою вину, а тогда, раньше, я вообще не считал, что в чем-то виновен!.. Не было во мне никакого благородства и великодушия, не было ни на грош! А в тебе все это есть. В тебе все это было с детства – тебя научили любить детей и ухаживать за стариками, научили делать то, что должно, и ничего не требовать взамен. Я же видел, как ты нянчишься с детьми Ивана, как ты на них смотришь… Да что говорить, Варя! Это не ты недостойна быть моей женой, это я тебя недостоин и только мечтаю когда-нибудь все-таки стать таким, как ты! Потому что я все равно остался наглым и самоуверенным… Понимаешь меня, Варюшка, милая?

Варвара продолжала смотреть на него удивленными глазами, в которых снова стояли слезы. Оболенский вскочил со стула, с грохотом отодвинув его, обежал вокруг стола и обнял девушку, крепко, но осторожно, чтобы не причинить ей случайно боли, прижал ее к себе. Она, не сдержавшись, громко всхлипнула и зашмыгала носом, как маленький ребенок.