К. Харрис - Когда рыдают девы

– А потом расправился с детьми? Нет, – покачала головой Геро, – он не настолько… дурной человек.

– Весьма сомнительно, чтобы Хильдеярд Теннисон считал себя дурным человеком. Подозреваю, на самом деле он винит сестру в том, что та довела его до смертоубийства. По моему опыту, люди убивают, когда ими завладевают чувства – будь то страх, жадность или гнев. Некоторые впоследствии так мучаются раскаянием, что сводят счеты с собственной жизнью. Но большинство достаточно эгоистичны, чтобы объяснять свой поступок как вынужденный или даже оправданный.

– Загвоздка в том, – вмешался Гибсон, – что у тебя нет никаких доказательств. Даже если выяснится, что Теннисон действительно уезжал из поместья в воскресенье, это лишь подтвердит, что у адвоката была возможность совершить убийство, но не факт его совершения. Д’Эйнкорт тоже располагал такой возможностью. И Чайлд. И Арсено.

– А мне непонятно вот что, – заметила Геро, – если ты прав – хотя я с этим не соглашаюсь, – с какой стати Хильдеярду прятать тела детей где-то в другом месте? У д’Эйнкорта на то была бы веская причина – отвлечь расследование от смерти мальчиков на Габриель. Но не у Хильдеярда. Он же каждый день мчался в Энфилд на поиски племянников.

– Разве? – Себастьян положил руку на бедро. – Нам известно, что во вторник Теннисон поехал на островок и с большим размахом устроил поиски. Но можно ли с уверенностью утверждать, что с тех пор он действительно все дни с утра до вечера провел там?

Поразмыслив, Геро покачала головой:

– Нет.

– Как знать, может, адвокат большую часть этого времени прочесывал Лондон в надежде найти детей – и заставить их замолчать.

– Но если мальчики живы, где же они?

Шьен подтолкнул застывшую ладонь Себастьяна, и тот снова принялся поглаживать лохматую рыже-черную шерсть, думая о том, как девятилетний Джордж говорил Арсено, что пса следовало назвать «Ромом». Не «Цыганом», а «Ромом». Перед глазами виконта внезапно предстал сине-белый nazar, висевший на шее старой гадалки, и точно такой же амулет на столе в детской рядом с треснувшей глиняной трубкой и глянцевым каштаном.

– Что? – спросила наблюдавшая за мужем Геро.

Себастьян выпрямился.

– Кажется, я догадываюсь.

– Хочешь сказать, догадываешься, где они похоронены?

– Нет. Думаю, дети не погибли. Мне кажется, что они ушли к цыганам-хейя-хейя-хо[46].

Себастьян и Геро поспешили на террасу Адельфи в надежде, что гадалка еще там. Но клубившиеся над головой  хмурые тучи уже заслонили большую часть лучей заходящего солнца. В окнах окрестных домов золотисто отблескивали фонари, а терраса лежала под темнеющим небом мокрая и пустынная.

– И что теперь делать? – спросила Геро, повышая голос, чтобы перекричать шум ветра и дождя.

Девлин устремил взгляд на вздувшуюся от ливня реку. Снова сверкнула молния, подсвечивая брюха грозовых облаков и отражаясь в неспокойной воде. Ночной сторож в старой шинели  выковылял из-за угла и направился к своей будке. Одной рукой он придерживал от ветра шляпу, в другой держал фонарь с закрытыми шторками.

– Да-а, похоже, впереди та еще ночка, – заметил он, завидев супругов.

– Похоже, – согласился виконт. – Мы ищем цыганку, которая обычно на этом месте гадает по руке. Не знаете, где ее найти?

– Что-то украла у вас, да, сэр? Грязные вороватые бездельники, все ихнее племя. 

– Нет-нет, она ничего не украла. Но моя жена, – Себастьян кивнул на Геро, которая постаралась принять как можно более доверчивый и заинтересованный вид, – горит желанием, чтобы ей предсказали судьбу.

Сторож сморгнул. Однако он явно не впервые сталкивался со странностями богачей, поэтому ответил:

– По-моему, эта ворожка из той шайки, что летом стоит табором в Девяти Вязах. Я видел раз или два, как она садилась на паром.  

Деревушка Девять Вязов лежала к югу от реки, за Ламбетом и Воксхоллом, в болотистой низине, известной своими ветряными мельницами, зарослями лозняка и  полянами с крапивой и рутой.

– Спасибо, – поблагодарил Девлин и повернулся, чтобы дать распоряжения кучеру и подсадить Геро в карету. 

– Странно, что вы полюбопытствовали про цыган, – добавил ночной сторож.

Задержавшись на подножке, Себастьян оглянулся:

– Это почему же?

– А мистер Теннисон тоже меня про них спрашивал, – ответил старик, – всего пару часов назад.

Цыганский табор обнаружился на лугу возле поросшего ивами ручья. С полдюжины кибиток на высоких колесах стояло полукругом в стороне от дороги. Сырые костры лениво потрескивали в сумерках. Синий дым смешивался с туманом, ветер доносил острый запах горящих дров, чеснока и лука. На краю разбитого лагеря, вскидывая головы,  нервно ходили боком спутанные кони, и лошадиное ржание сливалось с перекатывающимся в темном небе громом.

Виконт подал знак кучеру остановить карету, и тут из-под кибиток с гавканьем выскочила  свора тощих рыжих собак. Высокий мужчина в широкополой черной шляпе и белой рубашке подошел к крайней повозке и остановился, устремив взгляд на чужаков. Он не сделал ни единого движения, чтобы приблизиться – просто стоял, поддерживая одной ладонью чашу своей глиняной трубки, и наблюдал из-под полей шляпы, как собаки окружают экипаж.

– И что нам теперь делать? – спросила Геро, между тем как лающая и рычащая стая заскакала вокруг кареты.

– Оставайся на месте. –  Распахнув дверцу, Себастьян спрыгнул на землю, схватил из-под ног камень и швырнул в собак. Те тут же ретировались, опустив уши и поджав хвосты.

– Впечатляет. Этому ты тоже научился  в Испании? – Геро присоединилась к мужу, но Девлин заметил, что она держит одну руку в ридикюле. 

– Даже если у тебя нет камня, наклонись и сделай вид, будто ты его бросаешь – подействует точно так же.

– Постараюсь запомнить.

Они пошли по болотистому лугу к табору, задевая одеждой высокую мокрую траву. Уже можно было рассмотреть женщин в пышных цветастых юбках и других  мужчин, которые сидели у костров, делая вид, будто не замечают прибывших. Но дети держались в тени, тихие и молчаливые, поглядывая черными, враждебными глазами.

– O boro duvel atch pa leste, – обратился  Себастьян к стоявшему особняком у крайней повозки цыгану. 

Тот фыркнул и глянул исподлобья, сжимая в зубах черенок трубки. У мужчины было темное от загара лицо, густые сивые усы и курчавые черные волосы, щедро посеребренные сединой. Левую бровь пересекал бледный шрам.

– Старуха, которая предсказывает судьбу на террасе Адельфи, – продолжал виконт  на цыганском, – мы бы хотели с ней поговорить.

Предводитель табора молча смотрел на Девлина. Ни один мускул на его лице не шевельнулся.

– Мне известно, что у вас есть двое маленьких гадже[47], – вел дальше Себастьян, хотя и не был уверен в этом, а всего лишь полагался на интуицию. – Мальчик девяти лет и второй помладше – трех. 

Цыган языком передвинул во рту трубку.

– К чему это вы? – спросил он на английском. – Будто мы неспособны нарожать собственных ребятишек, поэтому нам приходится воровать ваших? 

– Я не обвиняю вас в похищении. Я знаю, что вы укрыли детей от человека, который убил их родственницу. – Собеседник  по-прежнему пристально смотрел, и виконт добавил: – Мы не желаем мальчикам зла. Но у нас есть причины полагать, что убийце теперь известно, где они прячутся.

Геро тронула мужа за руку:

– Девлин…

Он повернул голову. В проеме ближайшей кибитки появилась гадалка с террасы Адельфи, державшая за руку малыша. Темно-русые волосы обрамляли чумазое личико мягкими локонами, словно у девочки, но ребенок был одет не в платьице, а в синий костюмчик с короткими рукавами. Штанишки, пристегнутые к пиджачку, порвались на коленке, видневшаяся белая рубашка с оборчатым воротником запачкалась. Мальчик уставился на новоприбывших круглыми, серьезными глазами.

– Привет, Альфред, – протянула к нему руки виконтесса. – Помнишь меня, мой хороший?

Цыганка отпустила его ладошку,  и после минутного колебания малыш пошел к Геро. Та подхватила его с повозки и прижала к себе, на один предательский миг зажмурив глаза.

– А старший? – спросил Себастьян. – Где Джордж?

Ему ответила старуха.

–  Он ходил с нашими мальчишками вниз по реке ловить ежей. Дети уже возвращались в табор, когда их по дороге перехватил мужчина в двуколке и увез парнишку.

– Как давно? – вскинулся Девлин.

– Час назад. Может, и побольше.

–  Господи Боже, –  прошептала Геро, встречаясь взглядом с мужем.

Выуживая из кармашка золотые гравированные часы, виконт повернулся к усатому цыгану:

– Даю четыреста фунтов за самого быстрого из ваших коней и седло, а часы оставляю как залог до того времени, когда смогу заплатить деньги. А для уверенности, что вы действительно дадите мне лучшую лошадь, обещаю: если успею догнать двуколку – набавлю еще столько же.