Елена Арсеньева - Первая и последняя (Царица Анастасия Романовна Захарьина)

Дважды, в 1548 и 1550 годах, ходил Иван Васильевич на Казань. Он выступал поздно осенью, и его заставала в пути зима. Войско вязло в снегу. Пушки тонули в Волге. Служилые люди спорили из-за первенства перед царем и забывали, зачем вышли в путь: не богатства нажить, а разбить поганых татар!

Анастасия, провожая его в оба похода, недоумевала: зачем идти в заведомую распутицу? Даже родня к родне в такую пору не ездит, ждет либо твердого санного пути, либо летней суши. А уж на врага и подавно нельзя трогаться по непролазной грязи!

Вообще-то сборы начинались ранним летом, когда дороги были хороши. Царские гонцы извещали бояр, чтоб выходили из вотчин с полками и двигались в Москву. Но… долго русская рать собиралася! Пока войска, заплетаясь нога за ногу, доберутся до Москвы — тут не только вязкие осенние дожди пойдут, но и белые мухи полетят!

Дважды, чуть ли не со слезами бессилия, царь приказывал своему войску отступить, а по следу его шли одерзевшие казанцы и опустошали Русскую землю.

Поговаривали в Москве, что третьего похода не будет, однако весной 1552 года начались новые сборы.

Анастасии, как всякой жене, хотелось вцепиться в мужа обеими руками и никуда не пускать. Все большие и малые обиды были забыты, и даже горе от потери дочерей не казалось страшнее разлуки с государем. Иванушкой. Вдобавок она снова была беременна. По всем приметам выходило, что на сей раз родится сын. Первое дело, не тошнило ни минуточки, не то что когда дочерей носила! В те поры все нутро наизнанку выворачивало, теперь же только оттого, что месячные дни прекратились, и поняла, что снова сделалась непраздная. Ела она много и охотно. Кроме того, бабки щупали царицу и сообщили: плод лежит на правой стороне, и когда государыня сидит, она правую ножку вперед протягивает. Мальчик будет наверняка. Если бы левую протягивала, была бы девочка. И плод лежал бы на левой стороне.

— Тебе когда рожать? В октябре? — спрашивал Иван Васильевич жену. — Ну и не тревожься — вернемся мы в октябре. Ежели же я дождусь твоих родин и выйду по осени, опять в снегу и грязи завязнем. Дело Курбский говорит — надо идти на Казань посуху, в июле выступать, и не позднее.

Анастасия втихомолку злилась на князя Андрея Михайловича за его, безусловно, правильные советы. Злилась и на Сильвестра с Алексеем Федоровичем Адашевым, которые, конечно, тоже подстрекали царя к выступлению и внушали ему уверенность в удаче.

И вот Кремль опустел. Мужчины ушли с царским войском — осталась только стража. Женщин тоже почти не было видно — все следовали примеру царицы Анастасии, которая затворилась у себя. Она ждала возвращения мужа и рождения сына.

Отныне допускала Анастасия до себя лишь гонцов, которые чуть не каждый день являлись из царского войска и с поля боя, так что она была прекрасно осведомлена обо всех событиях, которые происходили во время пути и осады.

Выступив на Казань, Иван исполнил просьбу жены и остановился в Муроме, чтобы отслужить молебен по Петру и Февронии, которых всегда считал своими родственниками. Дал обет после взятия «ада на земле» поставить над их мощами каменный собор[5]. А потом войско двинулось дальше и вскоре встало под стенами Казани.

Осаждающие ежедневно видели: чуть только восходит солнце, на стенах города появляются то мурзы, то старухи казанские и выкрикивают сатанинские словеса, непристойно кружась и размахивая подолами в сторону русского войска. И хотя бы день начинался вполне ясно, немедленно поднимается ветер и припускает такой дождь, что вся земля обращается в кашу.

Царь послал в Москву за чудотворным крестом, в который вделано было малое древо от Честнаго креста Господня, на котором тот пострадал за людей. Доставили крест очень быстро: от Москвы до Нижнего Новгорода на скороходных подводах, а потом водою в Казань на вятских стремительных лодках.

После крестного хода басурманские чары тотчас исчезли — установилась хорошая погода. Артиллерия смогла выбраться из непролазной грязи, подойти на нужное расстояние и беспрепятственно обстреливать стены Казани.

А взрывщики, руководимые князем Михаилом Воротынским, тайно засыпали во рвы под крепостными стенами порох.

А когда его подожгли, едва ли не весь город рухнул до основания. Пламя свилось клубом и поднялось в небеса. Казанцы падали на землю без памяти, думая, что уже настал конец света.

Теперь московские знамена и хоругви развевались над татарскими укреплениями. Шесть тысяч татар напрасно пытались спастись, бросившись вброд через речку Казанку. Все они погибли. Живыми остались только женщины и дети, но их ждал плен.

Царь жаловал отличившихся воинов дорогими бархатными — шубами на собольих мехах, золотыми ковшами да кубками, другой богатой добычей. Каждый мог выбрать себе пленных рабов, какие понравятся.

Князь Андрей Михайлович Курбский, командовавший при взятии Казани правой частью русского войска и стяжавший себе большую славу, вдобавок разогнал луговую черемису, враждебную к русским, и был назначен боярином. Его полк тоже двинулся в Москву в сопровождении заваленных добром подвод.

Позади обоза тянулась вереница пленных татар.

Некоторые русские воины, особенно те, кто в свое время пострадал от татарских набегов, потерял жен и детей, были к пленникам немилосердны: девок брали силою, а то и убивали. И вот как-то раз Курбский избавил от такого рассвирепевшего ратника девушку по имени Фатима. Она была рождена русской полонянкой от татарина и красотой отличалась необыкновенной: чернобровая, смуглая, с тонкими чертами лица, она обладала ярко-синими глазами и роскошной светло-русой косой. Ни о матери своей, ни об отце Фатима ничего не знала: подобрала ее из милости и воспитала богатая вдова.

Спасенная Фатима припада к серебряному стремени князя, покрыла его сапоги слезами и поцелуями, поклялась служить ему вечно и отдать за него жизнь по первому его слову.

Курбский взял Фатиму двумя пальцами за подбородок и долго смотрел в восхищенное полудетское лицо. И князь сказал:

— Я окрещу тебя и подарю царице. Служи ей, как ты хочешь служить мне.

Фатима не понимала. Когда ей перетолмачили слова князя, она склонилась в знак того, что покоряется его воле, однако в голосе ее звучало упорство:

— Отдай меня кому хочешь, но служить я буду только тебе!

Государь спешил в Москву: Анастасия вот-вот должна была разрешиться от бремени. Во Владимире русские полки встретила радостная весть: как раз на день Дмитрия Солунского[6] царица родила сына!

Когда дозволено было посетить молодую мать и поздравить ее, все преподносили богатые подарки и Анастасии Романовне, и младенцу. Князь Курбский среди всего прочего подарил царице очаровательную синеглазую и золотоволосую смуглянку по имени Настя. Это была Фатима, окрещенная в честь самой царицы.