Ги Бретон - Версаль на двоих. Книга о галантной любви Короля-Солнца и прекрасных дамах Версаля

– Это святой человек! – вскричал он. – Он должен быть вознагражден. Я поговорю о нем с королем и с кардиналом де Ришелье.

И в тот же вечер епископ рассказал во дворце историю прекрасной булавочницы.

«Людовик XIII, – продолжает наш автор, – превыше всего ценил честь и порядочность, а потому проникся к аббату де Гонди любовью и уважением и перед смертью приказал королеве даровать ему коадъюторство при парижском архиепископе, говоря, что никогда не забывал об этом молодом человеке с тех пор, как епископ де Лизье рассказал ему историю с племянницей булавочницы».

И наш автор заключает не без ехидства: «Вот как случилось, что слезы молодой девушки вознесли молодого аббата на ту высоту, где его таланты обольстителя развернулись в полную меру, благодаря чему он сумел разжечь во Франции гражданскую войну».

Действительно, коадъютор, мечтавший встать во главе партии и занять первенствующее положение в Париже, с большой ловкостью использовал свои таланты. Пока парижане натягивали цепи через улицы, называя себя «фрондерами» по имени игры, которой забавлялись мальчишки на городском валу, де Гонди, облачившись в самую красивую свою сутану, размышлял в тиши кабинета во дворце архиепископа, каким образом свести счеты с Мазарини.

Тот вскоре осознал грозившую ему опасность. В полном смятении приказав упаковать вещи, 13 сентября в шесть часов утра он покинул Париж вместе с Анной Австрийской и маленьким королем, дрожавшим от страха.

Парижане, раздосадованные этим бегством, в отместку сочинили множество похабных песенок о регентше и кардинале. Появились невероятные по дерзости памфлеты, которые переходили из рук в руки и пользовались бешеным успехом. В одном из них, под названием «Шкатулка королевы признается во всем», Анну Австрийскую обвинили в том, что именно она приобщила кардинала к пороку, который обычно приписывается итальянцам.

24 октября был подписан Вестфальский договор, закончивший Тридцатилетнюю войну в Европе. Это придало Мазарини уверенности и несколько укрепило его власть. Вскоре регентша и король вернулись в Париж.

Для коадъютора это было ударом. Отныне ему нужна была поддержка человека, обладающего достаточным влиянием, чтобы служить знаменем партии и внести успокоение в сердца парижан. Он обратился к Конде, однако тот, хоть и терпеть не мог Мазарини, все же не желал участвовать в предприятии, грозившем опрокинуть трон, и встал на сторону королевы.

Взбешенный Поль де Гонди решил тогда переманить в ряды фрондеров родного брата Конде – принца де Конти.

Этот принц, отнюдь не блиставший умом, – коадъютор говорил про него, что «это ноль, способный умножать только в силу своей принадлежности к принцам крови», – с момента вступления в половую зрелость не сводил глаз с собственной сестры – мадам де Лонгвиль, безумно в нее влюбившись. На руке он носил одну из ее подвязок, и многие злоязычные люди не стеснялись утверждать, что мадам де Лонгвиль, тронутая этой пылкой страстью, дарила его иногда своими милостями.

Хорошо зная все эти пересуды, Поль де Гонди нанес визит мадам де Лонгвиль и убедил ее, что она может сыграть выдающуюся роль в делах Фронды.

Красивая герцогиня пришла в необычайное возбуждение. Уже давно она лелеяла мечту, что Конде станет регентом вместо Анны Австрийской, и теперь с радостью ухватилась за представившуюся возможность, пообещав, что Конти непременно войдет в коалицию.

Вечером одного ее слова хватило, чтобы принц де Конти без колебаний присоединился к партии коадъютора.

Желая польстить влиятельной женщине, коадъютор принял решение, что все совещания будут происходить у нее. Итак, почти каждый вечер маршал де ла Мот, герцог Буйонский, Бофор, Конти и все прочие собирались в Нуази ле Руа, рядом с Версалем, где обосновалась сестра Великого Конде.

Они болтали и шутили, стремясь превзойти друг друга в остроумии, а между делом готовились ввергнуть Францию в кровавую бойню…

Естественно, коадъютор вскоре пал жертвой бирюзовых глаз прекрасной герцогини. «У меня возникло сильнейшее желание, – пишет он, – поместить ее в центре между мадам де Гемене и мадам де Помре. Не скажу, что она сама согласилась бы на это: скажу только, что эта мысль, поначалу очень для меня желанная, была оставлена мною отнюдь не из-за невозможности ее осуществления».

Он счел все же более разумным не домогаться любви герцогини, чей брат Конти был необходим Фронде, чей муж герцог де Лонгвиль мог быть полезен и чей любовник Ларошфуко также заслуживал внимания…

Тем временем Анна Австрийская, обеспокоенная положением дел, вызвала к Парижу Фландрскую армию, которой командовал Конде, и в ночь с 6 на 7 января 1649 года под порывами ледяного ветра вновь оставила столицу, отправившись в Сен-Жермен вместе с Мазарини и королем.

Парижане очень удивились, узнав об их отъезде. На следующее утро кумушки весело переговаривались, стоя на пороге своих домов:

– Наверное, они решили заняться своими мерзостями на природе, – посмеивались одни.

– В любом случае, – возражали другие, – в такую погоду им придется где-нибудь спрятать задницу!

Эти легкомысленные речи продолжались недолго; вскоре на улицах появились агенты Гонди, которые неустанно внушали народу:

– Регентша приказала окружить Париж, чтобы уморить нас голодом. Это объявление войны.

И все завертелось по-прежнему.

Укрывшись в алькове мадам де Лонгвиль, коадъютор вновь подстрекал парижан к гражданской войне. Каждый раз, когда ему сообщали об убийстве сторонника Мазарини, он возводил очи к небу, преклонял колени перед распятием и со смиренным видом произносил молитву об отпущении грехов…

На сей раз его план был составлен очень тщательно. Он обладал хорошо вооруженным войском; превосходно зная нрав парижской толпы, он приказал печатать песенки и пасквили непристойного содержания, направленные против Мазарини, лицемерно оправдываясь за них перед своими друзьями… Чтобы иметь возможность платить солдатам и куплетистам, он обратился к Испании, которая с радостью стала финансировать предприятие, грозившее Франции крупными потрясениями.

Разумеется, об этом несомненном предательстве ничего не ведал добрый народ Парижа: доведенный до исступления гнусными песенками, он возводил баррикады, как всегда твердо веруя, что «против него поднят кровавый флаг тирании».

Однако Поль де Гонди почувствовал, что к гражданской войне готовятся без того энтузиазма, на который он надеялся. Обеспокоенный, он предпринял необходимые расследования и узнал, что парижане подозревают знатных фрондеров в двойной игре.

Желая успокоить народ, коадъютор нашел гениальное средство. Послав принца де Конти, герцога де Лонгвиля, герцога Буйонского и маршала де ла Мота в парламентскую армию, он приказал поселить мадам де Лонгвиль и герцогиню Буйонскую вместе с их детьми в Ратуше, дабы они были в глазах парижан заложницами, отвечающими за верность их мужей.