Ирэн Фрэн - Набоб

Боженька бросил нож и кусок дерева и пошел в кубрик, где хранился его сундучок. Вскоре он вернулся с тусклой бутылкой в руке.

— Держи, цирюльник, — сказал канонир, протянув бутылку.

Хирург влил вино в рот Мадеку, тот поморщился и закашлялся.

— Ну вот, друг Боженька, думаю, скоро он придет в себя.

Мадек помотал головой. По его телу растекался жар. Он почти ничего не чувствовал, кроме пустоты внутри. Борясь с оцепенением, он попытался вернуться к реальности, опознать двигающиеся рядом с ним силуэты, но ничего не получилось. В какой-то момент ему показалось, что сознание рассыпается на кусочки, и он опять впал в забытье, успев понять только одно: он еще жив. Сквозь сон беспорядочно проносились воспоминания: зеленый вихрь женского платья, оскорбления, выкрикиваемые краснорожим мужчиной, потом порка в трюме, веревки, обдирающие предплечья, фонтан пены, поднявшийся, когда подшкипер приказал сбросить его в море на всю длину связывавшего его троса. Обрывки воспоминаний сменяли друг друга, повторялись все время в одном и том же порядке, путались, потом завертелись перед ним все сразу, как в кошмаре. Он попытался глубоко вздохнуть и чуть не задохнулся. В горле пересохло. Он провел языком по губам, — язык защипало от привкуса соли. И кошмар начался снова. Над ним сомкнулись волны. Он подумал, что умирает. Вздохнуть, дышать, отогнать эту жестокую тяжесть, не захлебнуться в соленой воде. Он опять неровно задышал, и сознание стало постепенно возвращаться.

— Мадек, — прошептал кто-то.

На этот раз он пришел в себя и увидел над собой бутылку арака.

— Дай.

Визаж влил ему в рот спиртное. Юноше все еще было трудно дышать. После первого стакана его стошнило, потом он выпил еще.

— Не пей слишком много, — сказал Визаж.

Но Мадек не слушал. Жизнь возвращалась. Он поглощал напиток большими глотками, не понимая, почему ему так приятен его сладкий, обжигающий вкус. И тут он вспомнил все: пистолеты, человека, который ударил его на глазах у рыжеволосой девушки. А потом трюм, унижение. Он должен отомстить.

Боженька с нежностью посмотрел на друга.

— Я отомщу, — проговорил Мадек. — Я убью его. А потом себя.

Боженька и Визаж не успели ответить. Подошли два офицера, чтобы заковать Мадека в кандалы: до самого Пондишери он должен был оставаться в цепях.

Несмотря на слабость, первую ночь в трюме Мадек провел без сна. Ему не давала покоя впервые пришедшая в голову мысль — мысль о мести. Он решил отнять жизнь у унизившего его человека, кем бы он ни был: он застрелит негодяя из его же собственных пистолетов. Они совсем рядом, здесь, в трюме. Никто не догадался их поискать за грудой гнилых бочек. Мадек был уверен, что еще встретит своего врага. Пондишери невелик. Пусть пятнадцать дней после прибытия придется провести на борту, — ничто не помешает ему исполнить свой замысел позже. Из-за той женщины. Он видел ее сейчас как наяву: заносчивый взгляд, зеленое платье. Она и тот мужчина… Они были вместе, это ясно. Если он не найдет обидчика, то выследит девицу и в конце концов поймает его, как сегодня, в ее постели. По звукам, долетавшим до него сверху, Мадек догадался, что близится рассвет. Корабль шел быстрее, чем в предыдущие дни. Дул сильный ветер, и юноша чувствовал, как вздрагивает корпус корабля, — доброе предзнаменование.

Индия, ветер Индии. Его удивило, что план мести на целую ночь отвлек его от мечты. А ведь при таком ветре корабль скоро достигнет заветных берегов. Мадек чуть было не отказался от мысли о мести. Не для того он пустился в плавание, чтобы пролить кровь жалкого разбогатевшего буржуа (не зная о Годе ничего другого, он именно так представлял себе своего врага), убить его, а потом всю жизнь провести на галерах французской колонии. Этот противный тип его совершенно не интересовал. Но он мешал ему достичь Индии, настоящей Индии, которой не знал никто или почти никто из французов. Мадек только мельком успел ее увидеть. Но этого было достаточно. Воспоминания о ней по-прежнему были необычайно яркими. Это произошло два года назад. То был звездный час. Тогда устроили праздник в честь человека, которого называли Набобом; он был героем из героев, непобедимым воином. К нему направлялась процессия индийских раджей на двухстах слонах: раджи приехали, чтобы принести ему присягу верности, поклясться «священной силой риса и шафрана». На них были расшитые золотом и серебром одежды, тюрбаны с плюмажем. Бриллианты на каждом пальце. Но как бы пышно они ни выглядели, это были побежденные. Дважды побежденные: они только что оставили своих прежних хозяев, англичан. Потому что этот белый человек, которому они теперь несли в дар шелковые платья и ожерелья из жемчугов, человек, который принимал их, восседая в паланкине, инкрустированном слоновой костью, этот человек был французом и звали его Дюпле. Он был знаком с отцом Мадека, несколько лет учился вместе с ним в коллеже.

С мачты своего корабля Мадек видел всю церемонию. Три дня славы, три дня и три ночи неслыханного великолепия. Из бочек народу разливали арак, был устроен фейерверк, и все пели славу набобу Дюпле. «Вот увидите, скоро он возьмет Голконду, — кричали жители Пондишери. — Да, Голконду и все ее бриллианты! Он сломает ее тройные стены, сбросит ее царя и заставит склониться даже Великого Могола!»

На следующий день корабль Мадека отплыл назад в Европу. Страна чудес быстро исчезла из виду, свидание с ней оказалось кратким. Мадек поклялся вернуться, чего бы это ему ни стоило. Вот почему он лежит теперь в трюме, истерзанный побоями, закованный в железо: чтобы приблизиться к источнику этой славы и, может быть, приобщиться к ней. Однако согласно кодексу чести, который Мадек для себя выработал, он не мог отправиться на поиски счастья, не отомстив. Это, конечно, ребячество, но иначе нельзя, потому что в противном случае гнев отравит его новую встречу с Индией.

В ярости он начал стучать кулаком по корпусу корабля. Сейчас «Герцог Бургундский», наверное, уже плывет вдоль индийских берегов, исчезновение которых в морской дали повергло его в уныние два года назад. Ведь за этими песчаными берегами, за окаймляющими их джунглями скрывается целый мир, который ждет его, Мадека. Он был в этом уверен.

Июнь 1754 года

Сарасвати изнывала от жары. Она все время ворочалась на чарпаи из плетеного волоса и боялась, как бы не проснулась Мохини. Потому что вслед за ней проснутся Лакшми и Малика, а за ними — все слуги: и опять начнется бесконечная болтовня и вопросы, на которые придется отвечать, как положено, а жара будет изнурять все сильнее, и до самого рассвета так и не удастся заснуть. А главное, ее не оставляют одну ни на минуту. Несмотря на все страдания, она хотела только этого. Здесь, в сердце зенаны, за ней все время наблюдают женщины, отмечая малейшую тень бессонницы на ее лице, отсутствие улыбки на губах, гадая, жива ли еще любовь к ней Бхавани, полны ли ее ночи счастьем или печалью, не побледнела ли на небосводе ее звезда.