Барбара Картленд - Самозванка поневоле

— Я с трудом могу… поверить… во все это. О, Пенелопа, я так боюсь… подвести тебя! А вдруг твоя свекровь… заподозрит что-нибудь?

— Я же сказала тебе, она слепа как летучая мышь, — успокаивала ее Пенелопа, — а еще, направляясь сюда, я подсчитала, что виделась с ней всего четыре раза.

Урса в изумлении взглянула на сестру.

— Это… действительно так?

— Конечно, — ответила Пенелопа. — Она не была на нашей свадьбе, потому что из-за слабого зрения не любит ездить в Лондон, как, впрочем, вообще куда-либо.

Едко усмехнувшись, она продолжала:

— Мы с Артуром посетили однажды Брэкли-парк до свадьбы, а потом я была там с папой, когда ты находилась в школе. С тех пор я приезжала туда дважды, когда Артур настаивал, чтобы я сопровождала его.

Урса тяжело вздохнула.

— Можешь поверить, — твердо стояла на своем Пенелопа, — мне было чертовски скучно там, и я была рада поскорее уехать.

— Но что, если, — колебалась Урса, — она задаст мне вопросы, на которые я не смогу ответить?

— Тогда импровизируй, — отрезала Пенелопа. — Ты ведь у нас самая умная в семье! Тебе не составит труда найти ответ слепой женщине.

— Я… я постараюсь, — робко пообещала Урса, — но ты не должна… сердиться на меня, Пенелопа, если я… все испорчу.

— Я буду в ярости! — разоткровенничалась сестра. — Но важно лишь одно: чтобы Артур думал, будто я уютно устроилась в гнездышке его скучной старой матушки! У него не должно быть причин для подозрений.

— А когда он… вернется? — встревожилась Урса.

— Я буду ожидать его в Лондоне с распростертыми объятиями и рассказывать ему, как я скучала без него! — ответила Пенелопа. — Самое главное, что ты постигаешь по мере взросления, так это то, что мужчины верят во все, во что хотят верить, а многие слишком самонадеянны и не могут представить себе, что ты не любишь их так, как они любят тебя!

Какое-то время они ехали молча, затем Урса сказала:

— Я всегда… надеялась, Пенелопа, что ты будешь очень… счастлива, когда ты… вышла замуж.

— Но я действительно счастлива, — заверила ее Пенелопа. — Просто жаль, что я не встретила Вернона три года назад.

В ее голосе проскользнула тоска, но она тут же рассмеялась.

— Он, конечно, не обратил бы на меня внимания тогда, если б мы даже и встретились. Он не замечает дебютанток в свете, хоть они преследуют его.

— Значит, ты… думаешь, что он… не женился бы… на тебе?

— Это так же верно, как то, что свиньи не летают, — ухмыльнулась Пенелопа. — Мужчины в Лондоне — а Вернон в прямом смысле слова человек света — любят женщин утонченных, интересных и, конечно, прекрасных.

Она повернулась к сестре.

— Когда я сейчас смотрю на тебя, то не могу представить, как ты можешь сидеть в деревне и не настаиваешь, чтобы папа отвез тебя в Лондон.

Урса подумала, что если, по мнению Пенелопы, ее место в Лондоне, она могла бы пригласить ее к себе, но вслух спокойно промолвила:

— Я очень счастлива с папой. Ты знаешь, как я интересуюсь его работой и радуюсь, когда его библиотека пополняется древними рукописями, которые ему присылают или он находит сам.

— Я всегда считала это занятие крайне скучным и угнетающим, — вздохнула Пенелопа, — но ведь ты знаешь, я никогда не преуспевала в иностранных языках.

Да, Урса знала это.

Сестре с превеликим трудом давались даже азы французского.

А дорога все не кончалась.

Урса подумала, что они скоро должны приехать к месту назначения, и спросила:

— Тебе не кажется, что мне следовало бы побольше знать о твоей свекрови? Кем она была до замужества?

— О, ничем особенным! Артур говорил, что она была чрезвычайно хорошенькая, чем и привлекла его отца. Но мне некогда интересоваться теми, с кем я не вижусь.

Сказав это, Пенелопа наклонилась вперед и объявила:

— Ну вот мы и приехали наконец!

Урса удивленно осмотрелась.

Она обнаружила, что они остановились у большой дорожной гостиницы, а не в Брэкли-парке, как можно было ожидать.

Она хотела задать вопрос, но Пенелопа опередила ее:

— Здесь я оставлю тебя. Помни, с этого момента ты уже не Урса, а Пенелопа. И ради бога, ублажай старушку, чтоб она рассказывала Артуру, как обходительна я была с нею.

Лакей открыл дверцы экипажа.

Не говоря ни слова, Пенелопа выскочила и поспешила к парадному входу гостиницы.

Мари, сидевшая на козлах между кучером и лакеем, сошла вниз, юркнула в экипаж и опустилась на узкое сиденье спиной к лошадям.

Лакей закрыл дверцы.

Когда они отъехали, Урса подумала, что Пенелопа должна была подготовить ее к тому, что произошло, сказать ей, что Вернон, о котором она говорила, будет ждать ее у гостиницы.

Она вспомнила теперь великолепный экипаж, запряженный четверкой лошадей, — он стоял во дворе.

Она лишь мельком увидела его, но почувствовала, что он скорее всего дожидается ее сестры.

Оставшись наедине с Мари, она заговорила с ней по-французски, чем весьма обрадовала и восхитила горничную.

— Вы говорите на моем языке как парижанка, мадемуазель, — сказала она. — Почему вы говорите на нем так свободно, в то время как ее милость — mon Dieu![2] — так плохо?

— Мой отец очень хотел, чтобы я говорила на многих языках, — объяснила Урса, — и помогала ему в работе.

Мари стала рассказывать о своем доме и о блистательном Париже.

Слушая ее болтовню, Урса вдруг почувствовала, что Мари очень одинока и скучает по дому.

Она жила в доме, где никто не говорил на ее родном языке, и теперь рада была выговориться.

Когда Мари рассказала о своей семье, Урса спросила, что заставило ее жить в Лондоне.

— Я живу в Лондоне, — поведала ей Мари, — потому что ее милость платит мне хорошие деньги, но я тоскую по дому и, конечно, по человеку, с которым помолвлена.

— Вы обручены? — изумилась Урса. — Но вам должно быть очень тяжело находиться так далеко от него?

— Мы оба много работаем и копим, мадемуазель. Когда я вернусь во Францию, у меня будет большое приданое, и Жак тоже откладывает, так что хватит на маленький домик в Париже и все остальное.

У них была вполне реалистичная цель, и Урса с интересом слушала Мари.

За разговором они не заметили, как экипаж повернул к воротам особняка.

— Мы уже приехали! — воскликнула Урса. — О Мари, помогите мне не наделать ошибок. Ее милость разгневается на меня, если я окажусь неудачной самозванкой.

Мари рассмеялась.

— Можете не беспокоиться, мадемуазель, — сказала она. — Вы выгладите теперь совсем как ее милость и по-своему très, très belle[3]!