Елизавета Дворецкая - Сокровище Харальда

— Он умный парень! В Греции это называется — философ! — Бьёрн усмехнулся и хотел дружески погладить Эйнара по голове, но не дотянулся и просто похлопал его по плечу.

А волосы у Эйнара были очень красивые, что отчасти объясняло безумие бедной Благины: чуть вьющиеся, совсем светлые на концах и немного темные у корней, они отливали серебром и рассыпались по плечам мягкими волнами. Елисава улыбнулась, глядя на эти кудри: она вспомнила, что рассказывал в Ярославовой гриднице один купец из англов. Даже взыскательных британских дам викинги покоряли такими «недозволенными» приемами, как чистые рубахи и частое мытье волос!

— Но если серьезно, то сей Фрейр копий[5] сказал очень умную вещь! — заявил Бьёрн. — Ульв и все, кто с ним, просто забыли, от чего они уехали. Увидев здесь княжескую роскошь, красивые вещи, привезенные со всего мира, они начинают думать, что и сами должны все это иметь. Они уже позабыли, как жили в домах с земляным полом, без окон, с очагом из камней и спальными помостами. Забыли, как ели хлеб из сосновой коры, селедку с овсянкой, а зимой — вяленое мясо, такое жесткое, что об него стираются зубы. Когда эти дренги приезжают сюда, то грид киевского князя кажется им чертогом Асгарда. Но к хорошему привыкаешь на удивление быстро…

Они не заметили, как вышли на маленькую площадь внутри киевского детинца, которая называлась Бабин Торжок. От торга осталось одно название — его давно уже перенесли за пределы старого и тесного Владимирова города, зато посреди площади гордо высились «корсуньские идолы», как их звал народ, — отлитая из бронзы четверка коней и две женщины, точь-в-точь как живые, но тоже из бронзы. Куда там старым славянским капам с их грубо вытесанными лицами, которых можно было отличить друг от друга только по особым знакам — ярге или Перунову кресту! Эти диковинные фигуры князь Владимир, дед Елисавы, привез из греческого города Корсуня вместе со своей византийской женой, царевной Анной.

Здесь стояла Десятинная церковь в честь Успения Богородицы, построенная тем же Владимиром — многокупольный храм, с трех сторон окруженный гульбищами. Выстроенный из розоватого кирпича, он ярким пятном выделялся на фоне выбеленных известью истобок простых киевлян и бросался в глаза издалека. На украшение церкви пошли иконы, кресты и сосуды, привезенные из того же Корсуня; стены были расписаны фресками работы греческих мастеров. Новоявленные христиане содрогались, различив в полутьме, при дрожащем пламени свечей огромные темные глаза святого, смотрящие со стены прямо в душу. Узоры, выложенные из маленьких кусочков разноцветного стекла, так западали в сердце, что иные киевлянки потом вышивали их на своих нарядных верхницах. Изнутри церковь тоже была отделана мрамором, из-за чего ее гордо называли «мораморяной». Причем в сознании некоторых темных киевлян это слово связывалось с Морой, Марой и Мареной — древней богиней смерти, и они считали, что «морамор» — это особый, посвященный ей, камень.

Но не только за роскошь княжья семья почитала эту церковь. Князь Владимир повелел, чтобы она служила родовой усыпальницей. И хотя несколько лет назад между Десятинной церковью и княжьим двором появился новый собор Святой Софии, гораздо больше и роскошнее, старая церковь по-прежнему была наиболее любима Ярославом, и к ежедневным службам домочадцы ходили именно сюда. Вдоль стен здесь стояли большие мраморные кресты с вырезанными именами погребенных и годами смерти от сотворения мира: «Малфрида 6508», «Рогнеда 6508», «Изяслав 6509», «Владимир 6523», «Анна 6519», «Ольга 6477»… Прах Рогнеды, первой Владимировой княгини, и их старшего сына Изяслава шесть или семь лет спустя после смерти по приказу Владимира был перевезен сюда из Полотеска, в котором они оба жили. При виде унаследованного от бабки собственного имени на могильном кресте Елисава каждый раз безотчетно крестилась.

У самых дверей их нагнала запыхавшаяся княжна Прямислава со своей нянькой и подружкой-боярышней. Младшая Ярославна любила наряжаться и в любой будний день украшала себя шелковыми лентами и жемчужными привесками очелья. В свои двенадцать лет она уже считалась невестой, и никто не удивился бы, если бы ее обручили. И меньше всех она сама, поскольку ожидала появления жениха со дня на день.

Елисава бросила взгляд вдоль улицы и поняла, что родителям, очевидно, сегодня не до благочестия. Колокол звякнул в последний раз и затих. Княжья дочь вошла в церковь, и вся толпа мужчин и женщин потянулась за ней.

Во время службы Елисава старательно гнала от себя все мирские мысли, но получалось плохо. Господь так неравномерно распределил богатство и бедность, что дьяволу легко ловить человеческие души! Конечно, после какого-нибудь захудалого хутора Киев кажется тридевятым царством с молочной рекой — вот и хотят зачерпнуть побольше. Надо же, а Эйнара, оказывается, в детстве чуть не унесли в лес — было бы жаль. И сколько в дружине еще таких, которые ушли из дому от голода и холода, а теперь мечтают вернуться и за один браслет с руки купить всех тех, кто над ними раньше смеялся. И как досадно, что прошлым летом братец Володьша сходил на греков так неудачно! Отец теперь не расплатится с сиротами и вдовами. Надо их подкармливать, а то они начнут умирать от голода прямо на улицах, вблизи княжьего двора, и кто тогда захочет идти с Ярославом в новые походы? Но после неудачного похода откуда взять денег для Ульва, которому не терпится разбогатеть? На месте отца Елисава послала бы этого нового Сигурда искать себе Фафнира с сокровищами — где-нибудь в чудских лесах…

Когда они выходили из церкви, она заметила самого Ульва на краю площади, в окружении нескольких его людей. Стоял он, между прочим, перед воротами собственного двора с роскошными палатами, нижний ярус которых был выстроен из камня, а верхний — из дерева, с настоящими круглыми стеклышками в частом переплете рамы. И этот человек посмел жаловаться на бедность! Хмурый, помятый после вчерашнего, Ульв, однако, был нарядно одет и держался гордо и вызывающе. Похоже, все происшедшее он прекрасно помнил и нарочно выбрался на площадь, дабы показать людям, что не намерен отступать от своих слов.

Поймав взгляд Елисавы, мятежный ярл угрюмо поклонился. Она остановилась, и ему пришлось подойти к ней.

— Так ты, родич, значит, считаешь, что у моего отца недостаточно взрослых сыновей и ему не обойтись без твоей помощи в управлении страной? — сурово спросила Елисава, едва заметным кивком ответив на его приветствие. — Боюсь, скорее он посчитает, что у него на службе слишком много храбрых воинов и они ему чересчур дорого обходятся.