Елена Арсеньева - Геркулес и Кантариды (императрица Екатерина Великая – Александр Ланской)

Секретарь императрицы Храповицкий впоследствии уверял, что и Екатерина завещала похоронить ее подле Ланского, однако никакими документами это не было подтверждено, а стало быть, спустя двенадцать лет ее тайная воля исполнена не была.

Но эти годы еще предстояло прожить…

То, что происходило с Екатериной в дни и месяцы после его смерти, могло растрогать самое каменное сердце. Ее здоровье внушало большие опасения, одно время даже боялись за ее жизнь. Еще вчера она была весела и счастлива, дни летели в угаре любви, а нынче время тянулось невыносимо, Екатерина была окутана скорбью, а все комнаты казались могильными склепами. Она гнала от себя всех:

– Делайте что хотите, только меня не трогайте!

Как ни странно, утешить ее могла только сестра Александра Елизавета, в замужестве Кушелева. Она была больше остальных похожа на брата, и когда Екатерина смотрела на нее, она могла найти облегчение своему горю, изливая его в слезах. Елизавета Дмитриевна Кушелева не Бог весть как любила брата, но тоже охотно плакала по нем.

Горе Екатерины было тем сильнее, что она никак не могла увидеть Ланского во сне. Молилась об этом, но напрасно…

Еще одним ударом стало то, что спустя несколько дней после похорон могила Ланского в Царскосельском парке была страшно осквернена. Труп вырыт, кругом позорные надписи… После этого Александра перезахоронили в гарнизонной церкви Преображенского полка: в храме Святой Софии.

Долго доискивались, кто мог учинить такое беспримерное злодейство. Не нашли кощунника, хотя он, можно сказать, рядом ходил и сам тыкал себя пальцем в грудь.

В комнате Екатерины появился вдруг какой-то красавец. Его уже видели доселе и не раз выпроваживали, когда он, якобы по ошибке, заходил в покои императрицы. Однако наконец ему удалось застать Екатерину одну. Молодой человек рухнул на колени и стал жалостно молить допустить его к своей особе.

Это оказался племянник Захара Чернышева (некогда бывшего любовником Екатерины) князь Кантемир. Малый беспутный, весь в долгах, к тому же женатый. Екатерина приказала арестовать его, посадить в кибитку и отправить к дяде, чтоб образумил племянника. Однако вскоре стало известно, что Кантемир еще при болезни Ланского жадно интересовался его состоянием и откровенно радовался ухудшению здоровья фаворита. Уж не он ли ос-квернил могилу того, кому улыбалось счастье и кого любила императрица?..

После этого случая Екатерина уехала с Кушелевой в Петергоф, не желая больше видеть ничего, что напоминало бы о погибшем счастье.

Минуло три месяца, но Екатерина едва ли чувствовала себя лучше. Она писала Мельхиору Гримму с отчаянной, болезненной гордостью женщины, которая всю жизнь считала себя сильной:

«Не думайте, чтобы при всем ужасе моего положения я пренебрегла хотя бы последней малостью, требовавшей моего внимания. Дела идут своим чередом; но я, насладившись таким большим личным счастьем, теперь лишилась его».

Здесь обязательный отчет императрицы окончен. Перо дрожит в ее руке, из глаз льются слезы, и дальше в письме – уже не строки, а крик души:

«Утопаю в слезах и в писании, и это все… Если хотите узнать в точности мое состояние, то скажу вам, что вот уже три месяца, как я не могу утешиться после моей невознаградимой утраты. Единственная перемена к лучшему состоит в том, что я начинаю привыкать к человеческим лицам, но сердце так же истекает кровью, как и в первую минуту. Долг свой исполняю и стараюсь исполнять хорошо; но скорбь моя велика: такой я еще никогда не испытала в жизни. Вот уже три месяца, как я в этом ужасном состоянии и страдаю адски…»

В это время в Петергоф вернулся князь Потемкин, которого вызвал канцлер Безбородко, напуганный состоянием императрицы. Вместе с ним появился Федор Орлов, брат бывшего фаворита Григория Орлова. Прямо с дороги оба прошли к Екатерине, готовясь произнести какие-то волшебные, ободряющие, исцеляющие слова, но при виде ее, измученной, полумертвой от боли, только и могли, что зарыдали – нет, завыли! – вместе с ней.

– Тебе надо вернуться в Петербург, – сказал наконец Потемкин сердито, вытирая слезы. – Негоже государыне заживо себя хоронить. Давай-ка велим завтра же двору собираться, велим, чтобы приготовили дворцы в столице…

Она сидела как неживая, обессиленная слезами. Но, видимо, что-то запало ей в голову из этих веских, разумных слов, потому что стоило только светлейшему и Орлову удалиться, как Екатерина вызвала на сей раз Анну Протасову и велела закладывать карету.

Ушли они задним ходом, уехали украдкой. Никто и помыслить не мог, что это уезжает императрица!

Да и она сама вряд ли осознавала, что делает.

И вот она примчалась в Петербург, вот вошла через сломанную дверь Эрмитажа, вот уснула… в объятиях своего возлюбленного, который наконец-то, после стольких месяцев, вернулся к ней.

Вернулся, пусть и во сне!

…Екатерина проснулась и долго не могла понять, где находится. На соседнем диванчике спала, свернувшись калачиком, фрейлина Анна Протасова, а из-за двери доносился раскатистый храп. Так храпел только камердинер Захар.

Екатерина откинула плащ и увидела, что башмаки облеплены подсохшей землей. Смутно вспомнилось, как они с Анной шли через ночной парк, скрипящий голыми ветвями и пахнущий опалой листвой. Дождь бил в лицо и мешался со слезами.

Она провела пальцами по лицу. Щеки были еще влажны.

Медленно поднялась, подошла к высокому окну.

Боже мой, за эту ночь землю припорошило снегом! Все белым-бело, точно саваном покрыто. Мертвая, мертвая земля. А ведь впереди зима, и этот первый, еще легкий снег скуют тяжелые оковы сугробов и морозов.

«Вот так же и я, – подумала Екатерина. – Сердце умерло. Душа остыла… Я похожа на эту землю. Недаром женщин так часто сравнивают с землей…»

Но земля оживает весной. Оживет и женщина.

В последней трети XVIII в. на Дворцовой набережной к востоку от Зимнего дворца был возведен корпус, названный «Эрмитажем». Предназначался для уединенного отдыха и для размещения коллекции картин, приобретенных Екатериной II.

Пракситель – знаменитый древнегреческий скульптор, Геркулес, или Геракл, – античный герой, воплощение мужской красоты и силы.

Итальянский философ.

То есть шпанских мушек.