Елена Арсеньева - Ожерелье раздора (Софья Палеолог и великий князь Иван III)

Узнав об этом, Иван Молодой впал в неистовство. С его легкой руки начали распространяться самые гнусные слухи о Софье.

– Когда приехала царевна со своими приближенными, вся наша земля замешалася! – судачили в дворцовых закоулках. За этот отъезд (а вернее, за любовь и жалость к ней великого князя!) ее, слабую, перепуганную женщину, мать маленьких детей, клеймили таким позором, как будто она была закованным в латы богатырем, показавшим спину слабейшему врагу!

Слава Богу – несчастье Софьи и всей земли Русской скоро кончилось. Два войска – русское и татарское – стали на противоположных берегах реки Угры, притока Оки, и простояли чуть не сутки, устрашая друг друга. Хан не решился принять бой и отошел в Орду. Эта не состоявшаяся битва получила название «стояние на Угре», а с татарским игом было покончено окончательно. Теперь Иван Васильевич с полным правом мог зваться царем всея Руси!

Софья вернулась в Москву. К прежним радостям и бедам. К прежним сварам и дрязгам. К прежней, с трудом скрываемой ненависти. И к прежним страхам.

Отчего-то чуялось ей недоброе… Нечто еще более грозное, чем даже наступление ордынцев.

И очень скоро осуществились самые мрачные предчувствия Софьи.

Иван Молодой женился, но этого мало: проклятущая Волошанка – вот уж плебейка, хоть и тщится строить из себя истинную патрицианку! – понесла от него с первой же ночи. Зимой 1483 года сыграли свадьбу, а осенью она родила сына, которого окрестили Дмитрием.

Софья искусала себе губы до крови, поняв, что Василий еще дальше отодвинут от престола. Софья в ярости изгрызла ногти, наблюдая, как радуется муж рождению внука, какими милостями осыпает он этот «перепеченный кулич» с глазками-изюминками – сноху (а про жену родную, которая теперь рожает сыновей год за годом, словно забыл!). И Софья чуть не умерла от ужаса, когда муж во всеуслышание объявил, что намерен одарить Елену Стефановну золотой саженью…

Конечно, скрыть, куда девалась сажень, не удалось: казначей сразу признался, что отдал ожерелье великой княгине. Да и Софья считала ниже своего достоинства что-либо отрицать. В ответ на упреки она выказала лишь высокомерное удивление, что ей, великой княгине, не принадлежат эти драгоценности…

Ненависть между Софьей и Иваном Молодым вспыхнула с новой силой. Елена Волошанка добросовестно подливала масла и подбрасывала дровец в огонь. Не остался в стороне и князь Верейский, жена которого и получила в подарок злополучную сажень. Вместо того чтобы исполнить приказ Ивана Васильевича и вернуть ожерелье, он ударился в бега и нашел спасение в вечно враждебной Литве.

Снова закружили вокруг великой княгини пакостные слухи. Ее обвиняли чуть ли не в католическом заговоре: ведь Литва – страна католиков. Близких Софье итальянцев ввергли в узилища, а на нее саму наложили опалу.

Софья не сомневалась, что Волошанка опоила свекра каким-то зельем. Ну мыслимое ли это дело: за какой-то кусок золота лишить жену своей милости. Да ладно бы только жену – неприязнь Ивана Васильевича распространилась и на детей, словно они были совершенно чужими ему.

Софья боялась не только за рассудок мужа – она боялась и за его жизнь. Что-то было в маленьких, невыразительных глазках Елены, что подсказывало проницательной грекине: эта смуглая девка ни перед чем не остановится. Она и по трупам пойдет! Как бы не извели сынок и его женушка Ивана Васильевича!

От переживаний Софья заболела. Она была беременна, когда ее настигла опала, и от волнения преждевременно разродилась девочкой, которая вскоре умерла. Если Иван Васильевич и раскаялся, то он это очень тщательно скрывал от жены. Правда, стал почаще захаживать в ее покои. Его вела не только жалость – его влекло к любимой, все еще любимой женщине. Оказывается, можно гневаться на непослушную, упрямую бабу – но при этом отчаянно желать ее. Он даже оставался у жены на ночь. Но потом уходил с видом раскаявшегося грешника, оставляя Софью в слезах.

Ну и ничего хорошего из таких мучительных отношений не вышло. В 1485 году княгиня родила сына, и едва его успели окрестить Иваном, как младенец умер.

И тут стена ожесточения, которую с таким рвением возводили вокруг великого князя его сын и сноха, рухнула. Иван Васильевич утирал слезы жены и сам плакал с ней. Как никогда раньше он почувствовал, что свет белый ему не мил без этой женщины.

Софья вышла из своего затворничества – к плохо скрываемой ярости Ивана Молодого и Волошанки. Теперь она снова принимала вместе с великим князем иноземные посольства, блистая на этих приемах роскошью наряда, красноречием, умом, знаниями. Великий князь московский лишь улыбался в усы, когда ему говорили, что с его супругой не может сравниться ни одна европейская государыня.

Разумеется, у него могла быть только такая жена! И он властен над ее жизнью и смертью, он один!

Великий князь опять начал прислушиваться к советам Софьи и по ее просьбе принял на службу семью итальянца Джованни Раля (Ивана Ралева). Его сыновья Димитрий и Мануил стали русскими послами в Венеции.

Однако великий князь московский по-прежнему метался между женой и сыном. Он пожаловал Ивану Молодому Суздаль и Тверское княжество в вотчину, так что Софье не грозило каждый день сталкиваться со своими ненавистниками в Кремле. Однако при этом имя Ивана Молодого чеканилось теперь на монетах рядом с отцовским. Перед ним преклонялись, перед ним заискивали…

Никто не знает, сколько слез пролила Софья перед ликом Пресвятой Богородицы, моля, чтобы та смилостивилась над детьми Софьи Палеолог и заступилась бы за них перед своим сыном Иисусом!

Бог весть, молитвы помогли или что-то иное. Может быть, просто завершился на небесах срок, отмеренный для жизни княжичу Ивану Молодому? Бог весть!

Он вдруг расхворался. На ногах у него выступили и расползлись язвы. Это была некая разновидность проказы – крымка, крымская болезнь, как называли ее, поскольку зараза пришла с юга. Язвы гноились, нарывали, ноги покрывались струпьями. Откуда и каким образом взялись язвы на ногах Ивана Молодого – неведомо. Может быть, сапоги пошили из плохо выделанной кожи больного животного? А может, была тут чья-то злая воля?

Неизвестно.

Сначала пользовали княжича русские лекари: врачевали по старинке травяными отварами. Но тут как раз воротились из Венеции братья Ралевы и привезли с собой для Москвы зодчих, литейщиков, пушкарей, лекарей.

Среди этих последних был некий «жидовин Леон», который взялся излечить княжича и самонадеянно заявил:

– Когда не удастся мне поставить на ноги молодого господина, то пусть моя голова с плеч слетит!

Это произвело впечатление. Лекарь вызывал всеобщее доверие… Но отчего-то Леон не нашел другого средства, как ставить на изъеденную язвами кожу скляницы, то есть банки, да делать на ноги припарки. От всего этого Иван Молодой в страшных мучениях умер.