Барбара Картленд - Подарок судьбы

Прозвучали краткие молитвы, а затем возникла неловкая пауза: виконт спохватился, что у него нет кольца.

Он не растерялся и тотчас же снял с мизинца своей левой руки золотой перстень с печаткой. Тем не менее он все равно оказался слишком велик — Джемме пришлось согнуть палец, чтобы удержать его.

Викарий провозгласил их мужем и женой, затем виконт заплатил положенные деньги — пять шиллингов, а когда священник хотел поздравить новобрачных, жених резко повернулся и направился прочь. Девушке ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Спасибо… большое спасибо, — пробормотала она викарию, весьма удивленному дурными манерами виконта.

И тут же, опасаясь отстать, она побежала по церковному проходу вслед за своим новообретенным супругом, провожаемая неодобрительным взглядом священника. Но догнала она его уже за церковными воротами.

Наутро, когда Джемма проснулась, первой ее панической мыслью было, что она проспала и теперь дядя опять устроит ей взбучку. Но затем, открыв глаза и увидев незнакомую спальню, девушка тут же вспомнила, где она находится и что с ней произошло.

Проснулась она оттого, что ее разбудили легкие и осторожные шаги — в комнату кто-то вошел. Повернув голову, она увидела молоденькую горничную, которая раздвигала шторы на окне.

— Который сейчас час? — тихим голосом спросила Джемма.

— Десятый час, миледи.

У Джеммы перехватило дыхание. Почтительный тон, которым говорила с ней служанка, послужил реальным подтверждением того, что все случившееся накануне не было невероятным, фантастическим сном, хотя и, вне всяких сомнений, могло показаться таковым.

Когда они с виконтом приехали вечером в Лондон, она чувствовала, что вот-вот упадет от усталости. Конечно, она ничего не стала говорить об этом виконту, поскольку не рассчитывала на то, что кому-то есть дело до ее самочувствия.

Всю дорогу от церкви до города они проехали в полнейшем молчании. С лица виконта по-прежнему не сходила мрачная усмешка. Когда же они прибыли на Беркли-сквер и появившийся слуга взял под уздцы лошадей, виконт, не обращая ни малейшего внимания на свою новоиспеченную супругу, вошел в дом. Она испуганно и смущенно последовала за ним.

Виконт молча прошел мимо слуг в библиотеку и уселся за большой письменный стол.

Испытывая мучительную неловкость, она остановилась в дверях комнаты. Виконт нетерпеливым, резким жестом откинул крышку кожаного ящичка, выхватил из него лист бумаги, украшенный фамильным гербом виконтов Окли, и положил перед собой.

Когда он протянул руку за пером, Джемма робко поинтересовалась:

— Что… я должна делать?

— Подожди минуту! — с раздражением ответил виконт. — Я должен незамедлительно написать это объявление, чтобы оно успело появиться в утренней газете.

Стоять в дверях было нелепо, и Джемма прошла в библиотеку и присела на краешек старинного кресла.

Оглядевшись вокруг, она заметила, что библиотека, несмотря на роскошную мебель, выглядит немного запущенной, а столики красного дерева и дорогой фарфор давно не протирались и покрыты толстым слоем пыли.

Тогда она поспешила напомнить себе, что критика в ее положении неуместна и что она должна быть благодарна судьбе, неожиданно подарившей ей крышу над головой и безопасный ночлег.

Впрочем, все эти перемены в ее жизни произошли настолько молниеносно, что у нее не было времени даже подумать или хотя бы просто на миг опомниться и осознать, что она делает, когда они с виконтом оказались вдруг в церквушке стоящими перед алтарем.

Единственное, что по-настоящему радовало ее в тот момент, — это возможность не возвращаться назад к сэру Эйлмеру, где ее наверняка ожидали бы очередные немилосердные побои за побег.

Она настолько ненавидела и боялась своего дядю, что при одном только воспоминании о его сурово сдвинутых бровях и жестком взгляде ее охватывала нервная дрожь. Побои, полученные ею утром, не были чем-то из ряда вон выходящим — как она призналась виконту, дядя часто позволял себе подобные» воспитательные» меры. Но сегодня утром переполнилась чаша ее терпения. Самое ужасное было в том, что эти побои унижали ее гордость и грозили навсегда сломить душу.

До встречи с дядей она и представить себе не могла, что на свете бывают такие жестокие, черствые и бесчувственные люди, какими оказались сэр Эйлмер и его дочь.

Джемма скоро поняла, что Ниоба терпеть ее не может. А все из-за того, что, как это ни удивительно, рассматривала ее как потенциальную соперницу.

Ниоба заставила отца поднять руку на племянницу прежде всего из-за опасения, что он может привязаться к ней и в результате лишит свою дочь какой-то доли своего внимания и любви.

Ниоба была настолько самовлюбленной и эгоистичной, что всерьез полагала, будто весь мир должен вращаться вокруг нее одной и только она одна может быть центром всеобщего внимания и восхищения.

Когда однажды Ниоба обнаружила, к своему неудовольствию, что ее юная кузина выросла и заметно похорошела, то обрушила на нее град пощечин и щипков, и чем дальше — тем хуже. А когда Джемма сделала попытку как-то воспротивиться такому обращению, бедную девушку ожидали побои уже самого сэра Эйлмера, настроенного против нее жалобами и откровенной ложью Ниобы.

И в то же самое время Ниоба нещадно эксплуатировала свою юную, хрупкую кузину. Джемма превратилась в бесплатную горничную или, вернее сказать, в рабыню своей родственницы. Сотни раз за день ей приходилось бегать вверх и вниз по лестницам и постоянно выслушивать при этом упреки в глупости и неблагодарности. Девушка настолько уставала, что часто не могла ночью заснуть, а просто лежала в темноте и плакала от отчаяния и собственного бессилия.

Контраст между ее жалким прозябанием в роскошном дворце дяди и прежней беззаботной жизнью в маленьком родительском доме, где она жила с отцом и матерью, был так разителен, что ей часто казалось, будто чья-то беспощадная рука сбросила ее с благословенных небес в кромешный ад.

Порой в ее голову даже закрадывалось желание утопиться в озере или застрелиться из одного из дядиных дуэльных пистолетов, хранившихся в библиотеке.

И все-таки врожденная гордость не позволила ей это сделать, она всячески убеждала себя, что не даст себя сломить людям, которых она презирала всей душой.

Казалось, между дядей и его сестрой — ее доброй, милой и терпеливой мамой — не было никакого сходства, и даже наоборот, они были полной противоположностью друг другу.

Для девушки не было секретом, что ее отец никогда не жаловал брата жены и был только рад, что сэр Эйлмер предпочитал игнорировать сам факт существования шурина, считая его нищим, никчемным неудачником.